Женщина-птица
Шрифт:
— Я не приеду, — говорит сестра.
— Почему?
— Я влюбилась, — говорит она и ждет моей реакции.
— Это же замечательно! — произношу я наконец.
— Это ни на грош не замечательно, — смеется она. — Это ужас какой-то. Не сплю по ночам. И главное — я написала, что приеду осенью, но, к сожалению, не получится.
— Почему не получится? Не понимаю, что тебе мешает. Возьми свою любовь с собой, ему наверняка у нас понравится.
— Дело не в этом, Йоран. Просто пришел мой час влюбиться. Мне уже двадцать, и это для меня важно.
— Все равно не понимаю. Почему твой «час влюбиться» и то, что тебе двадцать, мешают вам приехать вдвоем?
Она снова смеется.
— Нет, конечно. Не мешают. Есть другие проблемы. Мы останемся во Франции пока, будем зарабатывать деньги — не тратить, а зарабатывать. Майкл — уличный артист, он умеет глотать огонь и играть на аккордеоне, а я собираю деньги. Зимой мы уедем в Индию…
Мы оба молчим.
— Алло! — прерывает она молчание. — Ты где?
— Я здесь. Хочешь поговорить с мамой или папой?
Я мысленно вижу, как она кивает головой, две тысячи километров отсюда.
— О'кей, — говорит она. — Но я не могу говорить долго, это довольно дорого.
Мама смотрит на меня испытующе.
— Это Кристина, — говорю я и протягиваю ей трубку.
Я выхожу из кухни. Голос сестры бубнит в ушах, словно магнитофонная запись. Когда я говорил с ней в последний раз? Два года назад, на Рождество… кажется, что не два, а десять. Я иду в папину библиотеку и сажусь в кресло. На плетеном столе стоит старая «кобра» [12] . Я осторожно поднимаю трубку.
12
«Кобра» — модель телефона.
— Мне очень жаль, мама, но я не приеду…
— Что это за человек?
— Американец. Майкл. Он живет в Париже.
Мама бурчит что-то нечленораздельное, не могу понять, что. Может быть, проклятие — по поводу того, что между ней и Кристиной все пошло наперекосяк.
— Американец, — говорит она устало. — Ты о нас совсем не думаешь. Мы тебя уже сто лет не видели…
— Не начинай, мама, ну пожалуйста. Я не хочу слышать никаких упреков. Я не хочу, чтобы меня мучила совесть. Это же никому не поможет, и меньше всего — нам с тобой.
Мама вздыхает.
— И когда же ты приедешь? Когда мы тебя теперь увидим?
— Наверное, весной. К Рождеству мы уезжаем в Индию на несколько месяцев. Но я буду писать… я постараюсь исправиться в этом смысле…
— Кристина! — Мамин голос звучит умоляюще.
— Я не могу больше говорить, кинула последние франки, хочу только сказать, что…
Разговор прерывается. Мертвый шорох телефонного космоса и мамино свинцовое молчание. Я осторожно, чтобы она не услышала, кладу трубку.
Поудобнее располагаюсь в кресле. Зажмуриваюсь и представляю себе сестричку в телефонной будке в Париже. Скучаю ли я по ней? Сестра — часть меня самого, мы всегда были с ней очень близки, всегда понимали друг друга. Потом она ампутировала себя от меня, и только сейчас, когда анестезия начала проходить, я чувствую неопределенные фантомные боли [13] …
Я поднимаю глаза и вижу в дверях маму. Контуры ее фигуры на фоне слабого света из кухни, мне кажется, она уменьшилась в размерах, словно из нее выпустили воздух и кровь. Мама… только сейчас до меня доходит, как она постарела. Мама уже не молода, даже мама может состариться, и когда-нибудь она умрет. Эта мысль поначалу пугает меня, но потом я понимаю: так устроен мир, человек вспоминает о том, что он смертен, глядя на своих близких.
13
Фантомные боли (мед.) — боли в отсутствующем органе, например после ампутации конечности.
— Твоя сестра… — тускло произносит мама. — Я даже не успела ей ничего сказать…
Она делает шаг ко мне и внезапно останавливается, как в детской игре «замри».
— Я же ничего не успела ей сказать… На Рождество будет два года, как я ее не видела. Я хотела сказать что-нибудь… чтобы нам стало легче, и не успела. Разговор прервался…
Мама резко поворачивается ко мне спиной.
— Пойду займусь едой, — сухо говорит она. — Через час будем ужинать.
После ужина я помогаю маме мыть посуду. Я стараюсь стоять с ней рядом: вдруг появилась потребность быть к ней поближе. Мамин запах… хвойный шампунь, «Нивея», она мажет «Нивеей» лицо и шею с незапамятных времен… острый запах тмина и розмарина, кухонные запахи, въевшиеся в ее кофту. Она кладет голову на мое плечо, руки ее опускаются в мойку, словно два усталых белых тюлененка… Боже, какая она маленькая, думаю я, на две головы ниже меня. Почему я раньше этого не замечал, я же перерос ее, когда мне было лет тринадцать… Она машинально переставляет тарелки из мойки в старую посудомоечную машину, полученную в подарок от дедушки с бабушкой то ли к свадьбе, то ли к новоселью, и вдруг застывает, смотрит на меня снизу вверх.
— Жаль твою сестру, — говорит она тихо.
Мне кажется, она немного пришла в себя. Это, конечно, для нее удар — Кристина не приедет, как обещала в письме. Но почему она говорит о ней, как о моей сестре, а не о своей дочери?
— Давай будем называть ее Кристина, — говорю я рассеянно.
Мама вытирает руки о фартук.
— Хорошо, Кристина… Жаль, что она не может приехать… Индия… неужели больше некуда поехать? Нищета и наркота.
— Наверное, у нее есть свои соображения.
— Наверняка есть — у нее же новый дружок. Американец…
— Да, она сказала.
Мама кивает.
— Хоть бы он не сделал ей ребенка или что-нибудь в этом роде… — тихо говорит она.
Я смотрю в сторону. Не понимаю, почему мне всегда так неприятно, когда мама говорит об этих вещах… Эти ее маленькие лекции о взаимоотношениях полов…
— Что ты имеешь в виду — «в этом роде»? Кристина уже взрослая и может сама о себе позаботиться. Она знает, что она делает, и если ей хочется в Индию — пусть едет в Индию.