Женщина со шрамом
Шрифт:
Кершо приподнял копию завещания и достал из-под нее лист писчей бумаги, который передал Дэлглишу. Письмо было датировано пятницей, пятого декабря, 2007 года. Почерк был крупный, буквы округлые и тщательно выписанные.
«Дорогой сэр!
Мисс Кэндаси Уэстхолл попросила меня послать вам письмо, подтверждающее дату смерти ее отца, доктора Перегрина Уэстхолла, которая произошла 5 марта 2007 г. В течение двух дней перед этим ему становилось все хуже, и 3 марта его посетил доктор Стенхауз, но не стал прописывать никаких новых лекарств. Профессор Уэстхолл сказал, что хочет видеть здешнего священника, преподобного Матесона, и священник тотчас приехал. Его привезла его сестра. Я в это время находилась в доме, но не в комнате больного. Мне было слышно, как кричал профессор, но слов священника я
Я также засвидетельствовала его последнюю волю, которая была написана его собственной рукой. Это было в какое-то время лета 2005 года, только я не помню число. Это последнее завещание, какое я подписывала, хотя профессор Уэстхолл писал и другие в предыдущие недели, и мы с Элизабет Барнс их обе подписывали, но те, как я думаю, он разорвал. Все, что я написала здесь, правда.
— Ее ведь попросили подтвердить дату смерти, — сказал Дэлглиш. — Интересно, зачем она добавила этот абзац о завещании?
— Поскольку Бойтон высказал сомнения по поводу даты смерти его дяди, возможно, она решила, что важно упомянуть любую деталь, касающуюся смерти Перегрина, которая впоследствии может вызвать вопросы.
— Но ведь завещание не вызвало никаких вопросов, не правда ли? И почему Кэндаси Уэстхолл сочла необходимым отправиться в Канаду и лично встретиться с Грейс Холмс? Финансовые дела не требовали личного визита, а информацию о дате смерти можно было сообщить по телефону. И зачем она вообще понадобилась? Кэндаси Уэстхолл знала, что преподобный Матесон видел ее отца за два дня до смерти. Свидетельства Матесона и его сестры было бы вполне достаточно.
— Вы предполагаете, что десять тысяч фунтов были платой за ее письмо?
— За последний абзац этого письма, — ответил Дэлглиш. — Я думаю, возможно, что Кэндаси Уэстхолл постаралась застраховаться от риска разоблачения со стороны единственной живой свидетельницы, подписавшей завещание ее отца. Грейс Холмс помогала ухаживать за Перегрином Уэстхоллом и знала, что пришлось вытерпеть от него его дочери. Думаю, она была бы счастлива увидеть, как совершается справедливость по отношению к Кэндаси и Маркусу. И разумеется, она не могла не взять эти десять тысяч. И что, собственно, ее попросили сделать? Всего лишь сказать, что она засвидетельствовала последнюю волю, но не помнит дату подписания. Неужели можно хоть на миг вообразить, что кто-нибудь когда-нибудь убедит ее изменить свой рассказ, сказать больше, чем уже сказано? И ведь она не видела предыдущего завещания, она его не подписывала. Она ничего не знает о несправедливости, совершенной по отношению к Робину Бойтону. Возможно, она даже смогла убедить себя, что говорит правду.
Они сидели молча почти целую минуту, потом Дэлглиш спросил:
— Если бы я поинтересовался, обсуждала ли с вами Кэндаси действительную историю с завещанием ее отца, когда приезжала к вам в последний раз, вы бы мне ответили?
— Нет, и полагаю, что вы не ожидали бы от меня ответа. Поэтому вы меня и не спросите. Но я скажу вам вот что, коммандер. Кэндаси была вовсе не из тех, кто стал бы обременять меня большим количеством сведений, чем мне было нужно знать. Она хотела оставить мне письмо Грейс Холмс, но это была наименее важная часть ее визита. Она рассказала мне, что наша дочь умерла, рассказала, как она умерла. У нас с ней было незаконченное дело. Были слова, которые нам необходимо было сказать друг другу. Мне хотелось бы думать, что, когда она уходила от меня, значительная часть горечи, накопившейся за последние двадцать пять лет, ушла из ее души, но это похоже на романтический софизм. Мы причинили друг другу слишком много вреда. Я думаю, ей было легче умирать, потому что она поняла, что может мне доверять. Вот и все, что между нами было — и раньше, и теперь: не любовь, но доверие.
Однако у Дэлглиша остался еще один, последний вопрос. И он его задал:
— Когда я позвонил вам и вы согласились со мной встретиться, вы сообщили Кэндаси Уэстхолл, что я приеду?
Кершо взглянул ему прямо в глаза и быстро ответил:
— Я позвонил ей
Кершо протянул ему руку. Его пожатие было по-прежнему крепким, но огонек в глазах потух. Что-то закрылось наглухо. Чарлз ждал Дэлглиша у двери, и когда Адам повернулся — в последний раз посмотреть на Кершо, тот сидел в кресле, молча глядя в пустое жерло камина.
Едва Дэлглиш успел застегнуть ремень безопасности, как заверещал его мобильный. Звонил детектив-инспектор Энди Хауард. Нотки торжества в его голосе звучали сдержанно, но не распознать их было невозможно.
— Мы его поймали, сэр! Местный парень, как мы и подозревали. Четыре раза был раньше допрошен по поводу сексуальных нападений, но ни разу обвинения ему не удалось предъявить. Правовой отдел вздохнет с облегчением, что это не еще один нелегальный иммигрант или кто-то из отпущенных на поруки. Ну и, конечно, у нас ведь есть его ДНК. Меня немного беспокоит, что мы держим его ДНК, пока обвинение еще не предъявлено, но ведь это уже не первый случай, когда она оказывается полезной.
— Поздравляю, инспектор. Вы не знаете, есть ли шанс, что он признает себя виновным? Хорошо бы избавить Энни от присутствия в суде. Это было бы для нее настоящей пыткой.
— Я бы сказал — есть все шансы, сэр. Его ДНК — не единственная улика, но она все окончательно решает, и потребуется еще очень много времени, пока эта девочка будет способна стоять на свидетельском месте.
Когда Дэлглиш захлопнул мобильник, на душе у него было уже не так тяжело. Но теперь ему потребовалось найти место, где он мог бы какое-то время посидеть в молчании и покое.
9
Дэлглиш направился к западу от Борнмута и ехал до тех пор, пока, свернув на прибрежную дорогу, не нашел место, где мог остановить машину и смотреть на море за гаванью Пул-Харбор. В последние две недели все его мысли и энергия были посвящены гибели Роды Грэдвин и Робина Бойтона, но теперь ему предстояло лицом к лицу встретиться со своим будущим. Перед ним встал не один выбор, а целый ряд возможностей, большинство из них требовало от него очень многого, другие были ему интересны, но до сих пор он мало о них задумывался. Определенной была только одна, меняющая всю его жизнь перспектива — женитьба на Эмме, и здесь не было никаких сомнений, ничего, кроме уверенного ожидания радости.
И он наконец узнал правду об этих двух убийствах. Вероятно, Кершо все-таки прав: это самонадеянность — всегда стремиться узнать правду, особенно правду о мотивах человеческих поступков, о загадочной работе разума другого человека. Дэлглиш был убежден, что Кэндаси Уэстхолл вовсе не намеревалась убить Шарон. Она, должно быть, поощряла ее фантазии, когда они оставались одни и когда Шарон помогала Кэндаси разбирать книги. Но то, чего добивалась Кэндаси, что она планировала сделать, было найти единственно верный способ убедить всех, что только она, она одна, убила Грэдвин и Бойтона. С учетом ее признания вердикт коронера не вызывал сомнений. Дело будет закрыто и с его, Дэлглиша, ответственностью за расследование будет покончено. Он больше ничего не может сделать, да и не надо.
Как после каждого расследования, от этого останутся воспоминания, люди, которые, без всякого желания с его стороны, молчаливыми образами поселятся в его сознании и в мыслях на многие годы и станут оживать в каких-то неожиданных местах, при виде незнакомого лица, при звуке чужого голоса. У него не было желания заново переживать прошлое, но такие краткие видения вызывали у него любопытство: хотелось знать, почему именно эти люди поселились в его памяти и как сложились их дальнейшие судьбы. Очень редко это бывали главные персонажи расследования, и ему казалось, что он знает, кто из действующих лиц последней недели ему запомнится. Отец Кёртис и целый выводок его белокурых детишек, Стивен Коллинзби и Летти Френшам. Сколько чужих жизней в прошедшие годы на какое-то время касались его собственной, чаще всего — ужасом и трагедией, страхом и отчаянием? Не подозревая того, эти люди с их судьбами служили вдохновением для некоторых из его лучших стихов. А какое вдохновение сможет он найти в бюрократическом служении или в плодах конторской работы?