Женщина, стоящая посреди
Шрифт:
Вы разочарованы в жизни?.. — немного волнуясь и робея, сказала Нина и искоса взглянула на бледное лицо с черной бородой.
Она давно уже привыкла считаться взрослой, а с такими, как Коля Вязовкин, даже чувствовала себя старшей, но с этим новым знакомым почему-то робела, как наивная и глупенькая девочка.
Инженер незаметно усмехнулся, но продолжал также серьезно и даже торжественно, именно тем тоном, который, как он знал по опыту, особенно действует на молоденьких девушек:
— Нет, разочарование это пошлое слово… Я просто не так молод, как вы, и знаю жизнь!..
Нина вспомнила,
— Неужели вы так печально смотрите на все?
— Что значит — печально?.. — как бы в раздумье возразил инженер. Знаете, говорят, что чахоточные находят тихую радость и болезненное наслаждение именно в том, что они так слабы, так беспомощны и им так мало осталось жить… По-моему, каждый умный и тонкий человек должен относиться к жизни так же: находя наслаждение в том, что так мало радости отпущено ему судьбою.
Коля Вязовкин шел и уныло слушал.
— Я не совсем понимаю это!.. робко, как ученица, прошептала Нина и побледнела от внимания.
Очень возможно, что инженер понимал не больше ее, но продолжал так же красиво и непонятно:
— Бравурная музыка груба, торжествующая пошлость омерзительна… Настоящая красота есть только в страдании, в последних замирающих аккордах, в угасании вечера, в осенних цветах… Если бы люди были слишком счастливы, они были бы омерзительными!.. как груба торжествующая любовь молодости, здоровых, сытых, самоуверенных людей. Красива только любовь умирающей души, ее последняя ласка!.. Надо уметь любить!..
— А вы умеете?.. — наивно спросила Нина.
Она уже окончательно не понимала того, что говорил инженер, хотя ей и казалось, что она понимает все. Впрочем, он и не старался об этом: вечер, гаснущее небо, тихий голос, печальные красивые слова — и нужный ему, единственный смысл его речей доходил прямо до сердца девушки. Она, конечно, не понимала, но ей уже было жаль этого изящного, красивого, грустного человека и хотелось утешить его. Нина невольно вспоминала, сколько сплетен пришлось ей слышать о Высоцком, но теперь ей казалось, что этого не могло быть и его просто никто, кроме нее, не понимает. Бессознательное стремление приласкать, возродить к новой жизни уже, хотя и бессознательно, было в ее душе.
— Я умею!.. — совершенно серьезно ответил инженер, мысленно придавая этим словам совсем другой смысл и незаметно скользнув взглядом по всему телу девушки, от пушистых волос, по выпуклой линии груди и бедер, до кончиков маленьких ног, как зверьки мелькавших и прятавшихся под короткой юбкой. — Но кругом такая толчея, такой базар, такой барабан, что те, кто может чувствовать истинную красоту, должны только страдать!..
Коля Вязовкин уныло слушал.
— Мне всегда больно, — продолжал инженер, — когда женщина отдается торжествующему, жадному, эгоистически самовлюбленному самцу, извините за выражение… Женскую душу, женскую любовь может оценить только тот, кто много и долго страдал!.. Когда-то я и сам был грубым животным и хватал жизнь, как кусок по праву мой. Тогда я не умел ценить, а теперь… Ах, если бы
Коля Вязовкин тяжело вздохнул.
Они гуляли долго. Когда ходить все время по насыпи стало уже как-то странно, инженер пошел провожать Нину, но, дойдя до дачи, они прошли мимо и вышли на луга, где было еще совсем светло и широко развертывалось пылающее небо заката. Потом вернулись к даче и опять прошли мимо. Потом опять и опять, до тех пор, пока на балконе дачи не появился огонь и голос старшей сестры, в сумраке узнавшей светлую кофточку Нины, не позвал ее ужинать.
Во время этой прогулки инженер несколько раз недоброжелательно поглядывал на Колю Вязовкина, но Коля, конечно, скорее умер бы, чем оставил бы их вдвоем.
Наконец они остановились перед калиткой и стали прощаться.
— Вы такая чуткая, вы такая нежная… — сказал инженер, — спасибо вам за этот вечер!..
Нина слегка покраснела в сумраке, но руки не отнимала, и ей было жаль, что вот она пойдет в ярко освещенную комнату, в круг любящих близких людей, а этот одинокий печальный человек один уйдет в синий вечер, унося в душе свою непонятную печаль.
— Прощайте, — вдруг выпалил Коля Вязовкин так неожиданно, что оба вздрогнули, и Нине показалось, что это ударил тот самый барабан, о котором, она уже не помнила к чему, говорил инженер.
— А… мое почтение!.. — немного удивленно ответил Высоцкий.
Он даже обрадовался, думая, что Коля наконец уйдет, но Коля Вязовкин стоял как столб. Очевидно, приходилось уходить самому инженеру.
Был один момент, когда Высоцкий с своей обычной наглостью хотел самым откровенным образом спровадить студента ко всем чертям, но в баранообразном лице Коли Вязовкина было что-то такое тяжелое и решительное, что инженер осекся и ушел. Ушел совсем просто, без эффекта, который подготовлял, со злостью чувствуя, что не удалось положить последнего штриха.
«Чтоб его черт подрал!.. — подумал он. — Надо будет поймать ее завтра одну, а то этот дурак слова не даст сказать!..»
А Нина и Коля Вязовкин шли по аллее тоненьких сосенок, и Нина говорила с раздражением:
— Какой вы нечуткий, Коля!..
Коля Вязовкин угрюмо молчал и даже не вздыхал.
Нина мельком оглянулась на него и досадливо пожала плечом. Впрочем, она сейчас же забыла о Коле, вся охваченная обаянием нового знакомого.
Когда каблучки Нины дробно застучали по ступенькам, отец ее, отставной военный, поднял голову от газеты и сказал:
— А, вот и наши!..
Вся семья была в сборе. Горничная накрывала стол к ужину. Немножко ленивая, немножко насмешливая Анни, жена офицера, уехавшего на маневры, сидела праздно и, по своему обыкновению, сбоку заглядывала в газету, которую читал отец. Мать Нины распоряжалась и ворчала на горничную:
— Ставь сюда… сколько раз я тебе говорила…
— Нагулялись?.. — спросила она. Нина с размаху бросилась на стул, посмотрела вокруг блестящими глазами и закричала:
— Есть хочу!.. Есть хочу!.. Мама!.. А с каким интересным человеком мы сейчас познакомились.