Женщина в Гражданской войне(Эпизоды борьбы на Северном Кавказе в 1917-1920 гг.)
Шрифт:
— Настя, мы тебя не возьмем. Нет вагонов. Вместе со всеми в вагоне ты затеряешься. Мы будем отступать на Новороссийск, а дальше — не знаю, как. Кроме того тут остаются Таня Колодезная и другие товарищи.
И постаралась меня утешить:
— Да и не пойдут белогвардейцы в частную лечебницу.
Попрощались мы с ней, поплакали, и она ушла. На прощание оставила мне тридцать рублей. Потом, слышу, несмолкаемый грохот, а я все еще лежу — не могу подняться. Каждый шорох ко мне доносится. Лежала я на втором этаже. Настала ночь. Слышу, кто-то быстро-быстро бежит по улице в лаптях. Потом упал под окнами. Утром увидела в окно: лежит красногвардеец убитый, видно, один из тех, кто прикрывал
Хотя Нюра и успокаивала меня, все же я была уверена, что белые придут еще раз. Говорили, что они ищут большевиков по лечебницам. Ждала каждый день — вот придут, вот придут.
Прошло три дня. Поздно вечером, когда уже все больные спали, вдруг раздался неистовый грохот в дверь. Дежурный врач был старик Меерович. Он вышел в вестибюль и открыл дверь. Снизу послышались крики, ругань, матерщина. Потом все стихло. Подошла ко мне сестра и шепнула, что сейчас приходили шкуровцы. Кричали на доктора, грозили наганом и требовали пустить их осмотреть лечебницу:
— У тебя красные партизаны есть!
Меерович ответил, что у него женская больница, родильное отделение, и никаких партизан нет. С большим трудом удалось ему убедить шкуровцев.
Долго я пролежала в больнице и все не могла поправиться. У меня произошло заражение. Ногу резали заново и опять стали лечить. Через несколько месяцев отняли еще часть ноги. Операцию делал хороший хирург, доктор Гелиашвили, который знал, кто я на самом деле. Начали оперировать меня под местным наркозом. Они режут, а я ругаюсь:
— Губите людей! Что вы так долго возитесь?
Доктор даже хотел бросить делать операцию. Однако после этого началось быстрое улучшение. Приходит как-то Гелиашвили, садится на кровать и начинает со мной разговор:
— Эх, Настасья Ивановна, зачем вы жизнь свою сгубили? Бросили они вас, красные сволочи.
— Доктор, — говорю ему, — во-первых, я знаю, на что я шла. А во-вторых, пожалуйста, не морочьте мне голову.
— Не волнуйтесь. Я сам был участником событий пятого года.
И начал рассказывать мне о своем «революционном» прошлом. В общем он пытался показать себя революционером.
Месяцев через семь я, наконец, выздоровела. Уже стала ходить на костылях. Но вот врачи заявляют мне, что они, конечно, держали бы меня и дальше, но жизнь сильно вздорожала. Иными словами, мне предложили убираться из больницы, так как платить я не могла.
Вернулась я домой на Покровку. Вся семья моя лежала в тифу — отец, мать, две сестренки.
Как самая «здоровая», стала я за ними ухаживать. На костылях подходила то к одному, то к другому, давала пить, помогала, как могла. К счастью, никто не умер, все выздоровели.
Однажды явились ко мне на квартиру товарищи и во время разговора предложили:
— Знаешь, Настюша, хорошо бы тебе устроиться в типографию. Можно было бы выпускать наши воззвания. Ногу мы тебе купим.
В Екатеринодаре была протезная мастерская. Действительно, через некоторое время я получила хороший протез. Работать решила поступить в типографию Назарова, где работала одно время, несколько лет тому назад, еще до революции. Кто меня сейчас узнает без ноги?
Я нанялась наборщицей под своей фамилией. Хозяин был новый — один из членов рады. Наборщики в большинстве были пятигорские, местных оказалось очень мало. Рядом со мной работал наборщиком товарищ Барбазан. Первое время мне было очень трудно. Едва-едва я выполняла свою норму. Трудно было долгое время стоять, не присаживаясь; еще труднее поднимать тяжелую кассу. Хорошо еще, что Барбазан, если требовалось, всегда по-товарищески мне помогал. В нашей типографии печаталась газета. С белого фронта ежедневно приходили телеграммы: «Захватили на таком-то участке 5 пулеметов». И видно, что сбоку приписан ноль получается 50. «Разбили большевистский отряд в 100 человек». Сбоку приписан ноль выходит 1000 человек. Наборщики подсмеивались над таким грубым и нескладным мошенничеством, особенно Барбазан. Я стала интересоваться, откуда он и что за человек.
Настроение у рабочих в это время в связи с удачами белых на фронте было подавленное, так что нужно было поддержать их дух. Поэтому наша подпольная организация написала воззвание к рабочим:
«Не верьте тому, что пишут в газетах. У нас есть связи с фронтом. Положение на самом деле совсем другое…».
Товарищ Лиманский прислал ко мне на квартиру свою дочь, которая передала черновик прокламации и попросила ее напечатать.
Я решила попробовать набрать прокламацию. Там посмотрю, с каким печатником можно будет договориться о печатании. Стала набирать. Если кто ко мне в это время подходил, я брала другой оригинал и набирала. Отойдет человек — снова начинаю набирать прокламацию. Тут-то я и попалась. Не заметила, что позади меня стоит Барбазан.
— Мелещенко, не закрывай. Я вижу, — тихо сказал он мне, — давай помогу.
Тогда я дала ему кусок из прокламации. Действительно, он помог мне набрать. Мы разговорились с ним.
— Вижу, что делается. Буду вступать в партию большевиков, — сказал мне Барбазан. — Чувствую, что у нее одной правильная дорога.
Так мы стали работать вместе. Посоветовала ему договориться с каким-нибудь печатником. Их я знала хорошо, особенно старого беспартийного печатника Хайло, который давно поддерживал большевиков.
Стали мы обрабатывать Хайло. Раз с ним поговорили, другой.
Однажды Барбазан говорит ему:
— Вот наших мобилизуют. Белогвардейцы хотят брать наших рабочих. Надо бы напечатать листовку. Только все такие печатники — ни к кому не подсыпешься.
— Давай набирай, — ответил Хайло, — а там мы подмогнем.
Начали мы с листовки против мобилизации. Напечатав, мы передали ее Лиманскому. Стали тогда подговаривать Хайло, чтобы он напечатал на машине наше воззвание. На той же машине печаталось в это время белогвардейское воззвание. Хайло согласился. Мы условились: если что-нибудь неладное, он останавливает машину и выключает набор. Набор падает и рассыпается. Работал Хайло в ночной смене. Надо сказать, что владелец типографии — полковник, страшный пьяница — хранил для себя водку в шкафчике, где лежали инструменты рабочих. Придет, бывало, в типографию, щелкнет себя по горлу, потрет руки — и к заветному шкафчику.
Работа уже была закончена, когда полковник случайно подошел к машине и взял как раз нашу прокламацию. Поглядел на нее мутными глазами:
— Плохо напечатано.
Накладчик не растерялся и проворно сунул ему в руки другую, белогвардейскую.
— Вот это хорошо. Печатайте вот так, — сказал полковник, бегло взглянув на листок, и ушел. Мы уже радовались, что опасность миновала, как полковник появляется снова и с ним трое офицеров. Очевидно, он все же что-то заметил. Вошедшие направились прямо к машине. Хайло поспешно остановил ее и выключил. Офицеры нагнулись над машиной, но в это время накладчик Сергеев стал в ней что-то поправлять.