Женщины да Винчи
Шрифт:
И даже не сразу по окончании института, а только уже в Кирове, работая на «Скорой», начал сознавать, что дело, может быть, не в одной лишь профессии…
Он смотрел на постаревшую маму, думал об умершей бабушке и понимал, что ни одну женщину из тех, что возникали время от времени в его жизни, не может сравнить с ними даже мысленно. Все эти женщины, сами по себе, может быть, и неплохие, и даже наверняка неплохие, вызывали у него одну лишь недоуменную мысль: зачем он должен с ними быть, если его к ним ничто не привязывает?
Он
Примерно то же самое происходило и с ним.
Но в маминой жизни был ведь человек, из-за которого она не обращала потом внимания ни на каких других мужчин, а в его-то жизни никого подобного не было!
Иногда Константин думал: может, произошедшее с мамой так изменило состав ее организма, что сделалось генетическим фактором и влияет теперь на его жизнь тоже? Конечно, это выглядит сомнительными домыслами, но кто знает, как действует эмоциональная встряска. Может быть, и на генетическом уровне. На гормональном точно, мама на войне поседела ведь от сильнейшего стресса, значит, ее гормональная система чувствительна к таким вещам.
Чтобы не вдаваться в умозрительные теории, Константин предпочитал уделять основное время своей жизни тому, что было ему интересно, то есть работе, и только неосновное тому, что было ему попросту нужно, то есть женщинам.
Работа снедала его. Но это не изматывало, а, наоборот, было ему необходимо. Почему так, Константин не понимал, но чувствовал, что любая работа, если она не отбирает все силы, его не привлекает.
Он, легко выдерживающий любые нагрузки, не смог бы выдержать обычную, размеренную, лишенную напряжения жизнь.
Когда Константин это понял, его охватило недоумение. Почему он такой? Такой не была мама, не была бабушка, такое они не воспитывали в нем. Но это в нем было. Возможно, от того мужчины, который, как бабушка выразилась, «наездом его сделал». И ничего с таким отношением к жизни, с такой мучительной потребностью полного износа было не поделать. Оставалось только радоваться, что он вовремя это понял, а вернее, инстинктивно почувствовал, и правильно выбрал для себя работу.
Глава 2
Константин работал в Кирове на «Скорой» уже пять лет, поэтому случаи, относящиеся к его компетенции, распознавал за версту. И очень не любил, когда такие случаи возникали в нерабочее время. Потому что прекрасно знал, что все большей и большей частью клиентов «Скорой» становятся наркоманы. А какого ж черта тратить на них еще и нерабочее время?
Именно эта мысль пришла ему в голову первой, когда, возвращаясь домой после дежурства, он услышал истошный женский вопль:
– Помогите! С сердцем плохо! Маме – с сердцем!
Мама, которой стало плохо с сердцем, скорее всего, попросила
Пришлось идти на крик.
Вокруг покосившегося деревянного дома, каких немало лепилось возле железной дороги, металась дебелая баба лет сорока. Увидев Константина, она заорала еще громче:
– С сердцем плохо!
Правда, маму уже не вспоминала.
Константин вошел вслед за ней в дом. Специфического народу там собралось немало, и угадать, кто кому мама, было нелегко. Но это, похоже, не имело значения: на полу посреди грязной пустой комнаты лежала вообще не женщина, а парень лет двадцати. Он был в одних трусах, и все его тело было синим – и грудь, и лицо, и губы.
Вокруг парня бегала еще одна баба, по виду родная сестра той, что орала на улице, и не менее громко причитала:
– Витя! Ты чё? Чего с тобой? Витя!
Что с Витей, было понятно. Константин отодвинул причитающую бабу, присел возле синего тела, оттянул веко – зрачок не реагировал на свет. Но пульс был неплохой.
– Живой?
К лежащему подошел мужик. От него несло перегаром, поэтому он выглядел белой вороной в славной психоделической компании.
– Живой. – Константин перевернул парня на бок и спросил: – Одеяло есть? Надо теплое что-нибудь.
– Одеяло есть, – послышался в ответ женский голос. – Сейчас принесу.
Пока она ходила за одеялом, к лежащему подскочил еще один тип с остановившимися глазами и принялся хлестать его по щекам.
– Очнись! – кричал он при этом. – Друг, друг! Ему непрямой массаж надо!
Константин еле его удержал – друг намеревался ударить лежащего в грудь кулаком, видимо, для непрямого массажа сердца.
Наконец принесли одеяло. Сидя на корточках, Константин поднял взгляд на женщину, чтобы взять его у нее… Никогда он такой красоты не видел! Она не то что казалась красавицей среди алкашей и наркоманов – такую красоту можно было выставлять в музее. Классическая у нее была красота. Античная. Что она делает в притоне, было непонятно, она не казалась ни пьяной, ни обкуренной. Но разбираться с этим было сейчас некогда.
– Надо снежком растереть, – посоветовала та баба, которая бегала с криками про маму. – Счас принесу!
Она выскочила на улицу. Константин накрыл наркомана ватным одеялом. Тот еще несколько минут полежал неподвижно, потом задрожал, потом молодой здоровый организм стал брать свое: он порозовел, открыл глаза, задышал ровнее.
И еще через минуту заорал заплетающимся языком:
– Кто меня бил?! Ты, Митяй? Я те счас…
Он поднялся на ноги, пошатнулся, потер лицо ладонями. Жизнь возвращалась к нему так быстро, что птица Феникс позавидовала бы. Непонятно только, зачем.