Женщины его жизни
Шрифт:
– Это всего лишь лакировка, – прервал его Джузеппе Сайева. – Вульгарность, как ржавчина, проест ее и выйдет наружу. Нет, друг мой, норманнское дворянство никогда не умрет. Оно будет жить. Увы, не ради того, чем стало сейчас, но ради того, чем, к счастью, было когда-то. Даже если наши дворцы будут разрушены, мы будем жить в истории. Они могут отнять у нас имения, лишить привилегий, ограбить. Только и всего.
– Хозяева, – возразил гость, – и ты это знаешь не хуже меня, не смогут изменить историю, но они смогут нанять историков. Летопись будет вестись под их диктовку. В Америке они сумели организоваться на научной основе, объединились
– И ты думаешь, что подобные люди способны творить историю? – воскликнул барон Монреале, не желая смириться с реальностью, грозившей ему гибелью.
– Они ее пишут на наших глазах, Пеппино. Уж если они купили политическую власть в Соединенных Штатах, почему бы не купить ее здесь? Фрэнк Коппола, Лаки Лучано, Вито Дженовезе: вот преступный триумвират, возникший между 1930 и 1940 годами. Да, есть еще Джонни Торрио, советник, они зовут его consigliori на сицилийский манер.
– Однако, – заметил барон, – Лучано недавно был приговорен к принудительным работам.
– Лучано и Костелло были членами нью-йоркского отделения демократической партии и имели полномочия еще от одного джентльмена, от их главаря Альберта Мартинелли. Ты отдаешь себе отчет, что Рузвельт был избран благодаря и их поддержке тоже?
– Что ж, значит, на их счету есть хоть одно доброе дело, – усмехнулся барон, исчерпавший все свои доводы.
– По-моему, сейчас не время шутить. Лучано на свободе, он здесь, на Сицилии, на нашем острове. Обучает американцев, где и как высаживаться.
– Откуда ты все это знаешь? – притворно изумился барон, поражаясь осведомленности друга.
– Я живу в Палермо, Пеппино. Могу предоставить тебе полный список людей, делающих погоду. Все это люди, у которых недавно еще не было и лоскута, чтобы поставить заплату на штаны: Винченцо Мангано из Виллабате, Антонио Лоппаро из Багерии, Пьетро и Джузеппе ди Джованни из Агридженто, Никола Джентиле из Каникатти и многие другие. Все они обзавелись американскими именами и превратились в Джо, Фрэнков, Питеров, Альбертов и так далее. Все отвечают за работы в порту. Они захватят наши земли и уничтожат нас.
Слова, пронизанные ядом и горечью, падали, как тяжелые жернова.
– Все, о чем ты рассказал, друг мой, – с грустью признался барон, – мне уже известно. Кое о чем я не знаю, но догадываюсь. Я наслышан о подвигах некоего Сальваторе Лукания из Леркары-Фридди, которого теперь все именуют Счастливчиком Лучано. Он связан с Вито Дженовезе, как устрица со своей раковиной. Не так давно в Палермо он встречался с Калоджеро Виццини. Они готовят надежные укрытия для американских секретных агентов.
– Теперь моя очередь спрашивать, откуда ты все это знаешь.
– Знаю, потому что у Виццини два дяди – епископы, а у меня есть родственники и друзья в палермской курии. Вообще-то они не болтливы, – добавил барон во избежание недоразумений, – но кто знаком с нашей психологией, кто умеет читать между строк и хоть чуть-чуть владеет арифметикой, тот быстро понимает, что к чему. Должен тебе честно признаться, вся эта чертовщина меня не слишком интересует. Война разрушила мой палаццо на улице Македа, но и эта рана почти уже зажила. Крестьяне берут, не спрашивая разрешения.
И вот теперь Кало рассказывал ему, что союзники собираются высадиться на Сицилии. Это была достоверная информация, но барон не стал расспрашивать, откуда Кало Коста узнал о часе «икс» и месте высадки. Калоджеро был необычным человеком, у него были свои источники, и они всегда были надежны.
Барон относился к нему, как к сыну, их связывало чувство более глубокое, чем сочувствие, симпатия, дружба; они были необходимы друг другу.
Молодой человек повиновался только барону, он был из тех, кто слова лишнего не скажет, даже если его четвертовать. Его бесстрашие вошло в поговорку, его прозвали Светлячком: Калоджеро Коста всегда был на шаг впереди других, знал чуть больше и узнавал чуть раньше, чем все остальные. Друзья любили его, враги боялись.
– Итак, англичане и американцы прибывают, чтобы нас освободить, – повторил барон Джузеппе Сайева. – Давай-ка выпьем за это, голубчик, – добавил он, наливая Кало коньяку.
– Ваша светлость, – сказал Кало, не любивший расспросов и никому не дававший объяснений, кроме барона, – сведения получены из Виллальбы.
Других пояснений не потребовалось. С таким же успехом можно было сказать, что известия, касающиеся папы, исходят из Ватикана.
– Виллальба, – пробормотал барон, вспоминая городок у подножия Мадонийских гор в провинции Кальтаниссетта, разросшийся вокруг поместья Миччике. Виллальба была родовым гнездом дона Калоджеро Виццини, pezzu di novanta [37] , главаря мафии, руководившего наступлением союзников, того самого, о котором барон рассказывал принцу Бельмонте.
37
«Девяностый калибр», на уголовном жаргоне: авторитет, большой человек (диал.).
– Будь добр, – сказал он, – попроси кого-нибудь привести сюда принцессу и юную баронессу. Я не хочу, чтобы они испугались, когда начнется весь этот шум.
Сам барон был человеком совершенно неустрашимым.
– Дон Пеппино, – мягко упрекнул его Кало, зная, что может себе позволить подобную вольность, – здесь все в полной безопасности.
– Не сомневаюсь, – улыбнулся барон, услышав фамильярное обращение, свидетельствующее о близости, о глубокой привязанности, объединявшей их. – Спокойной ночи, сынок. Привет Стеллине Патерно, – добавил он лукаво, – смотри, чтобы она тоже не набралась страху.
Кало вспыхнул, как ребенок. Когда барон, имевший репутацию распутника, заговаривал о женщинах, ему становилось не по себе.
РОКОВАЯ ВСТРЕЧА
22 июля мальчуган, игравший в развалинах арагонского замка XIV столетия, заметил приближение трех машин с солдатами, которых никогда раньше не видел. В их поведении не было ни угрюмой надменности немцев, ни отчаянной развязности итальянцев. Они были чистенькие, улыбающиеся и какие-то нестрашные, несмотря на каски, оружие и военную форму. Все были молоды и, казалось, совершали веселую прогулку.