Женщины Флетчера
Шрифт:
– Мне правда лучше вернуться в палатку. Гриффин рассмеялся, но в его смехе не было ни веселья, ни теплоты.
– Вы говорите так, будто у вас есть выбор, мисс Маккиннон. Но поверьте, у вас его нет.
Рэйчел слишком устала, чтобы препираться с этим неприветливым человеком, но все же у нее хватило смелости дерзко бросить:
– Сомневаюсь, что ваша жена обрадуется неожиданной гостье.
Он быстро отвернулся, но все же Рэйчел успела заметить в его лице сильное раздражение и еще какое-то гораздо более глубокое чувство.
– У
«Интересно»,– подумала Рэйчел, когда он открыл входную дверь и пропустил ее внутрь. Интересно, почему одна часть ее души жаждала избавиться от этого невыносимого тирана, а другая возликовала при мысли, что он не женат?
Внутри дом Гриффина оказался столь же привлекательным, как и снаружи. Это было чистое, просторное, хорошо обставленное жилище, с высокими потолками и полированными деревянными полами. Рэйчел почувствовала себя уютно в этом доме, несмотря на присутствие его угрюмого хозяина. Казалось, сами стены приняли ее под свою защиту и придали ей сил.
Гриффин вывел ее из мира фантазии, со стуком швырнув на стол врачебный саквояж и крикнув:
– Молли!
В широких дверях появилась опрятная, удивительно хорошенькая женщина с каштановыми волосами и весело сверкающими зелеными глазами. Ей уже, наверное, далеко за тридцать, подумала Рэйчел, но сколько бы она ни прожила – она никогда не постареет.
– Хвала всем святым, Гриффин Флетчер! – радостно, с энергичным ирландским акцентом воскликнула она.– Наконец-то вы привели в дом еще кого-то!
Рэйчел почувствовала, что Молли Брэйди ей безумно нравится.
ГЛАВА 7
Джонас попробовал приподняться на подушках, но это ему не удалось. Каждое движение вызывало острую боль в паху, на лбу и над верхней губой у него выступили капельки пота. Болело все. Все.
Джонас перевел воспаленные глаза на окно спальни, за которым сгустилась тьма, и ему показалось, будто голос ночи произнес его имя. Чтобы отвлечься, он пытался восстановить время, исчезнувшее в глубинах его души, но эти воспоминания ускользали от него.
Горячее дыхание обжигало легкие и иссушало горло. Гриффин. Ярость немного ослабила боль, и, вспомнив перенесенные побои, Джонас хрипло выругался в темноте.
В то же мгновение ближняя к кровати Джонаса дверь распахнулась и комната осветилась дрожащим светом керосиновой лампы. Маккей. Джонас с отвращением уловил исходившую от вошедшего слабую вонь.
– Виски или чего-нибудь еще, босс? Джонас закрыл глаза, сглотнул слюну:
– Приведи доктора.
Раздался тихий стук металла о дерево. Он повернул голову и увидел ружье Маккея, прислоненное к дверному косяку. Про себя Джонас рассмеялся: этот дуралей все время стоял на часах в коридоре!
Маккей внес лампу и поставил ее на ночной столик возле кровати
– Но, босс, это ведь он...
Боль становилась невыносимой.
– Делай что сказано. Иди за доктором.
Маккей поспешно вышел, и хотя это стоило Джонасу больших усилий, он протянул руку и достал из ночного столика свои карманные часы. Открыв крышку, нажал на маленькую кнопочку, и в ответ раздалась странная нежная мелодия. Он сощурился и разглядел – почти десять часов.
Джонас ждал, вспоминая свою взбалмошную, впечатлительную мать и то, какие большие надежды она питала, когда дарила ему эти необычные часы. «Прости, мама»,– подумал он с мрачной усмешкой.
Он услышал отдаленный тяжелый бой больших часов, стоящих внизу в прихожей, но после этого потерял счет времени. Боль накатывала на него волнами и, схлынув, оставляла ощущение тошноты, потом вновь обрушивалась на него в тот момент, когда он пытался побороть ее.
Наконец в дверях возникла длинная тень. Не говоря ни слова, Гриффин Флетчер бросил свой саквояж в ногах кровати, откинул одеяло и принялся обследовать Джонаса, ощупывая его быстрыми умелыми руками.
Джонас сносил все это молча до того момента, когда Гриффин вытащил из саквояжа шприц и наполнил его жидкостью из стеклянной ампулы.
– Знаешь что, Гриффин? Ты благородный человек,– сказал он без всякого одобрения в голосе.
– Я полный идиот,– бесстрастно ответил Гриффин, впрыскивая содержимое шприца в руку Джонаса.
– Верно,– согласился Джонас.
Гриффин бросил шприц и ампулу обратно в саквояж.
– Опухоль спадет через два-три дня, – сказал он. – На этот срок твои романтические похождения придется сильно сократить.
– А как насчет того месива, в которое ты превратил мое лицо?
– К сожалению, только временно.
Боль начала понемногу убывать, и Джонас засмеялся:
– Как жаль, что мы с тобой враги.
Гриффин вскинул бровь и резко захлопнул саквояж.
– Не надо сантиментов, Джонас. Моему терпению есть предел.
Джонас почувствовал себя заметно лучше и принял сидячее положение.
– Предел? Не знал, что ты вообще обладаешь терпением, чтобы можно было положить ему предел. Ты уверен, что не останется никаких серьезных повреждений?
Гриффин улыбнулся:
– Никаких, если ты больше не тронешь Фон. Или Рэйчел.
Джонас проигнорировал это замечание:
– Почему ты пришел сюда после всего, что случилось? Гриффин уже стоял в дверях, готовый уйти.
– Я был обязан прийти, и ты это знаешь.
– Останься. Выпей чего-нибудь.
– Зачем? Ты что, подсыпал яду в бренди? Джонас нахмурился:
– Я предлагаю перемирие, Гриффин. Мы слишком долго держим друг друга за горло. Я честно...
– Ты ни разу не поступил честно за всю свою жизнь,– бросил Гриффин; ему явно было не по себе. Что тебе на самом деле надо, Джонас?