Женщины-террористки России. Бескорыстные убийцы
Шрифт:
Первое известие, которое мы получили о нем, это о его выступлении на партийном съезде в Финляндии. Тогда же, только немного позднее, кажется, собирался Амстердамский Конгресс [199] и мы строили счастливые планы о той грандиозной работе по объединению и постановке дела в мировом масштабе, которую провел бы на съезде Г. А., и о том, что, наконец-то, его энергии и способностям откроется достойное поприще. Но болезнь подкосила его и после больших страданий и борьбы с ней унесла его в цвете лет.
199
Спиридонова, вероятно, имеет в виду VII (Штутгартский) конгресс II Интернационала, проходивший в августе 1907 г. Амстердамский Конгресс состоялся в августе 1904 г.
Глава V
После побега Г. А.
Бежать с Нерчинской каторги было трудно потому, что она со своими тюрьмами (7 тюрем и 4 прииска) разбросана, на сотни верст в окружности, и самая близкая ж. — д. станция находится от нее за 100–200 верст. От Акатуя станция Борзя была за 100 верст, но не всегда можно было садиться с нее, так как по телеграфу, имевшемуся от нас за 18 верст, легко было дать знать о встрече бежавшего. Станция лежала точно в пустыне, пассажиров бывало немного, и все они друг у друга родили и крестили, знали подноготную даже того дела, за каким кто ездил в Читу (верст 600 от Акатуя), редко дальше. Поэтому новое лицо привлекало сразу же общее внимание, почему иногда бежавшие проезжали на следующую станцию, но и там было немногим лучше.
Летом у нас товарищи часто занимались подкопами, так как это — путь массового освобождения, и теперь, лишенные всяких других возможностей, все отдались этому занятию с особым ражем. Третья камера (эсэровская), отличавшаяся благонравием (там висел забавный плакат о воздержании от ругани и пр.) и дружной веселой жизнью, так искусно взламывала половицы и затушевывала их, что самый тщательный обыск полов, производимый по всей тюрьме раз-два в неделю, не мог сыскать щелочки или царапинки. В другой камере, в сложенной из кирпичей небольшой самодельной печурке внутри печки вынимались кирпичи, туда через взрезанный пол пролазили подкопщики, за ними закладывали кирпичи обратно, печь топилась, и ни при каком обыске место взлома не вскрывалось.
Выдавали подкопы всегда провокаторы из уголовных, имевшиеся в тюрьме. Они шныряли, нюхали носом везде и всюду и, конечно, узнавали, что надо. В тюрьме от своих трудно скрыться, так как все на виду, и, хотя каждый подкоп тщательно конспирировался, все же ни один не был доведен до конца, — кто-нибудь из «товарищкjв» доносил всегда вовремя.
Вообще по долгому опыту подпольной партийной работы и тюремной жизни можно с уверенностью утверждать, что административно-полицейская слежка, обыски, мелочной надзор, лишение всего, как было потом у нас на каторге, или облавы, погромы, — все это бессильно перед энергией революционеров. Единственно уязвимое наше место — это провокация.
Особенно жалко было усилий и трудов, потраченных на один грандиознейший подкоп зимой. Рыли день и ночь в ужасных условиях, в мерзлой земле, ставшей камнем, которую уже нельзя было рыть, а надо было рубить или сверлить. Работали долотом, щупом, кусочком кочерги; напильник все время был в действии, так как тупилось всякое орудие. Согревали сверлимое место раскаленной докрасна гирей. Гретые гири так и ходили взад и вперед от бурильщика к выходу, оттуда спешно совались в печь и слались в вёдре огненные обратно. На смену лез новый шахтер, так как работать в дыре можно было короткое время, очень скоро начиналось обморочное состояние. Работали методом разделения труда, как заведенное колесо, без перерыва, вся камера днем и ночью. Вдруг случилось, что один из немногих уголовных, остававшихся в тюрьме, определенно подозревавшийся в «лягавстве», войдя не вовремя, увидел, как лезли под половицы. Его не выпустили обратно из камеры, оставили жить безвыходно у себя. Он был вроде арестованного. Жил вместе, гулял, спал, и скоро всем стало ясно, что он настоящий шпион, с большой ловкостью искавший способа снестись с надзором. Но это ему не удалось. Ночью около него сидел товарищ, державший караул. Когда он уставал, будил очередного, и так — дни и недели. К нему на свидание приехала жена. Сказали, что он болен, и за него к жене пошел один из товарищей подкопщиков (в то время свидания уже давали только вне ограды, в конторе). Нами всеми овладело томление. Подкоп тянулся на много саженей, у залезавших в эту длинную, узкую канаву работников шла кровь носом и горлом во время работы. Все в этой камере исхудали, почернели, глаза блестели лихорадочно; но весело играли комедию регулярной тюремной жизни. Шпион тоже исхудал. Он ни слова не говорил, но во время поверки, когда приходили надзиратели, у него глаза горели, как у волка, а закричать он не осмеливался, так как понял, что будет убит на месте при первом звуке. Там было 2 анархиста, чудесные парни, живые, как ртуть, и твердые, как сталь. В поверку они всегда становились рядом с ним. Подкоп вышел за стену. С замиранием сердца мы ждали успешного конца, и вдруг он провалился в буквальном смысле. Его подняли наши саперы, за отсутствием каких-либо инструментов для проверки, слишком близко к верхней почве, и часовой за стеной, попав на тонкий слой, провалился в канаву. Стали исследовать и все открыли. Тюремные старожилы-надзиратели говорили, что такого случая не запомнят. Зимой обыкновенно подкопы прекращались за полной невозможностью, и этот замечательный подземный коридор, подпертый поленьями и досками, казался им колдовством.
Глава VI
Прош Прошьян
Вскоре пошли слухи о раскассировании Акатуя и отправке по разным тюрьмам. Пришел список 35 человек для высылки их в Горный Зерентуй — сосредоточие каторжан из военных. Шли забайкальские казаки, матросы и солдаты. Для ведения занятий, для продолжения начатого серьезно образования и для политического представительства решено было у нас ехать с этой группой добровольно кому-нибудь одному, подходящему для этих ролей. Более всего подходил Прош Прошьян. После переговоров с администрацией это было разрешено, и мы снарядили Проша вместе с другими.
Было время подготовиться, собраться, наладить подкандальники, что для одиннадцатидневного пешего перехода более, чем нужно, и первая партия вышла в путь, весело побрякивая кандалами, лихо заломив шапки, все молодые, бодрые, веселые. Сколько-то их вышло потом целыми и живыми из стен грозной Зерентуйской каторги?..
Один из казаков, Андрей Лопатой, так ловко нес кандалы, так перебирал ими, точно танцуя, что они издавали мелодический звон, как колокольцы в дуге. Его вместе с немногими другими я видела в Чите после каторги в 1917 г. В грустно-серьезном пожилом человеке трудно было найти следы ликующего веселья и здоровья, которыми, он сверкал в 1906 году.
После полугодовой тюремно-клубной жизни началась у нас другая полоса, длившаяся до конца каторги в 1917 году.
От Прошьяна мы получили вести из Зерентуя, уже сами находясь от него в пяти верстах, в Мальцевской тюрьме. В другом месте мне пришлось уже говорить подробнее о Прошьяне. [200]
У нас в коридорчике Акатуйской тюрьмы (в 1906 г.) около наших одиночек висели с потолка качели-трапеция на кандальных цепях. В сумерках после каши там всегда качалась тонкая подвижная фигура нашей эоловой арфы. Прош был очень музыкален, поэтому его тихое надевание никогда нам не надоедало.
200
Журнал «Знамя», орган П. Л. СР., 1918 г. № 1. Перепечатано в № 2 (9) «Каторги и ссылки» за 1924 год.
Горяч и вспыльчив был Прош, как истый кавказец, и над этой его чертой много подтрунивали и Г. А. и Егор. Он сам потом стал смеяться над собой своим милым грудным заливчатым смехом.
Тонкий ум его, начитанность и образованность не по летам и всюду успевающая энергия сразу притянули к нему внимание Г. А., и он говорил, что в лице Проша мы имеем крупную силу.
На второй каторге, помимо общего давления и тягости общего режима, ему приходилось почти все время терпеть специальное гонение администрации против него и вести единоличную борьбу за свою честь и достоинство. Его молчаливое упорство и неподчинение требованиям одному унизительнее другого довели администрацию Ярославской каторги до высшей степени раздражения. Без злобы и ругани они не могли видеть его. Дошло до того, что ему приказывали переменить выражение лица: «Не гляди так, ирод, каин, чего уставился, морду расшибу…» — Прошьян глядел… Этот взгляд его, полный жуткой мрачности, загорался в его глазах и в 1917 году, когда он рассказывал о проделках над ним. Он был бы затравлен, по его мнению, если бы его не спас манифест 1913 года, сокративший срок. [201]
201
Манифест 1913 г. был издан в связи в 300-летием Дома Романовых.
Революционную работу в 17-м и 18-м годах нам с ним пришлось вести тесно рука об руку, и, хотя мы часто бывали разных мнений, из всех нас он мне казался ценнейшим. Современный момент несравнимо запутаннее прежних исторических моментов борьбы за социализм. Традиционное служение революции, требующее боя, жертвы и подвига, смешалось с необходимостью политики, расчета, стратегии. Объекты воздействия и субъекты действия получили иную окраску. Перспектика тоже стала иной. Незаменимым являлось у Прошьяна его умение чаще других схватывать основную правду происходящего или предвидимого, ориентироваться в современной сложнейшей путанице и намечать без колебания партийную тактику. Политический деятель и революционер гармонически соединялись в нем в одно целое. Мерилом события или предполагаемых тактических шагов были у него соображения, выдвигаемые раволюционным чутьем. Поэтому все серьезные этапы политической жизни отмечаются его выступлением и влиянием на товарищей в одном определенном направлении.