Женщины в игре без правил
Шрифт:
…Елене снился Павел Веснин. Как он истаивал, наполняя ее клетки своей жизнью, как живой водой. Ее было так много, этой его жизни в ней, что она по закону справедливости отдавала ему свою, и так они перетекали друг в друга, нормальное, казалось бы, телесное дело, но и не телесное тоже, ибо в самое время счастья ее душа немножечко плакала водою слез, хотя при чем тут они, если сплошная радость и легкость, но почему-то и горе тоже?
Проснувшаяся Елена знала, что горе было от той, умиравшей в ту ночь девочки. Она не мешала им, она радовалась за них, но не удержалась, уронила слезу в их общую плоть.
«Тут и думать нечего, —
Решение Елены рожать так возмутило Марию Петровну, что она, как говорится, потеряла лицо. Старая, злая, некрасивая, она объясняла им всем, что такое решение может принять человек только в слабом разуме.
— В конце концов, я старалась не вникать в подробности… но скажи мне, скажи… Отец ребенка возьмет на себя хоть часть ответственности?.. Купит коляску там…
Манежик… Ведь сейчас это миллионы… Ты хоть это знаешь?
— Я все знаю, мама, — отвечала Елена. — Я даже все понимаю. Ты меня извини, но я — такая сволочь — на тебя рассчитываю… Больше не на кого… Но этот ребенок должен родиться…
— Что значит — должен? Кому должен?
— О мама! — почти плакала Елена. — Не задавай вопросов, на которые нет ответов. Этот ребенок… уже умирал однажды…
— Господи! Ты спятила? Спятила? Это что за разговоры? Про что?
— Все! — сказала Елена. — Все. Считай, что спятила.
Но я его рожу… В конце концов, люди в войну рожали, под бомбежками…
— Ну и правильно, — сказал Кулачев, когда Мария Петровна пересказала ему разговор. — Поможем! Что мы с тобой, Маруся, косорукие?
— Между нами все кончено, — ответила Мария Петровна. — Между тобой и мной. Все! Я освобождаю тебя от участия в нашей дури. Живи своей жизнью, а мы будем рожать, пеленать, стирать пеленки… При чем тут ты?
При чем?
Елена выписалась. Кулачеву от дома было отказано.
Алка сказала Юльке, что у них в семье все спятили. Кулачев встретился с Катей, они спокойно поговорили, и он остался ночевать дома на своем диване. Катя всю ночь не спала от счастья, а утром позвонила Наталье-Мавре с глубокой благодарностью.
— Ты так все сделала тонко, что он пришел как ни в чем не бывало… Сколько я тебе должна, дорогая?
— О чем речь! — возмутилась Наталья. — Что ли мы не подруги?
Положив трубку, она крепко задумалась. Конечно, она тут ни при чем. С той встречи с сестрой, с трех-четырех незначащих слов в ее душе начался странный созидательно-разрушительный процесс.
Она продолжала принимать клиентов, засовывая мзду в чайники и сотейники, ее приглашали на телевидение, где она в течение двух минут поучала заблудшее человечество, а по телефонному голосу определяла фарингит и истерию. (Про почку она сказала тоже, но наобум, веруя, что здоровых почек у пьющей горстями лекарства истерички быть не может…) Она всем там понравилась — такая красавица, и даже возникла идея ее «пятиминуток» на экране, чтоб она со свойственной ей мудростью… Казалось, все в масть, все в пандан… Но стояла перед глазами сестра, с крафтовыми мешками в руках, постаревшая сестра, уже бабушка, но было в ее глазах то, что Наталья определяла с ходу — «такое мне не проклюнуть». Она даже пыталась изучить таинство таких глаз — приходится же работать с разными! — но знала: эти ей не победить. В отличие от ее, глубоко спрятанных, эти были как бы поверхностны, они были абсолютно открыты, бездонны и плескались не таясь, почти бесстыдно.
Надо сказать, что владетели
Нечего было Кате ее благодарить — ничего она не смогла бы сделать супротив Машиных глаз. Не смогла, хоть тресни. А оказывается, ничего и не надо было. Кончился у сестры роман с Кулачевым, игрун вернулся в стойло. И это хорошо. У нее тоже свой игрун и тоже в стойле.
Когда Наталья превратилась в Мавру и сделала свои недюжинные психологические способности бизнесом, вопрос с третьим мужем стоял остро. Он у нее артист оперетты, номером, скажем, не первым, зато по шустрому делу весьма охоч.
На этот раз разговор с женой он воспринял правильно. Одно дело помеха и неприятность просто жене, другое дело — семейному бизнесу. Тем более если своей актерской удачи нет. Как миленький дал себя стреножить.
Дочь от первого брака Наталья выделила еще раньше, дала ей деньги и право самоопределения. Милочка дурой не была, она умненько распорядилась материнскими дарами, заплатила большие деньги за престижные бухгалтерские курсы. Проявила смекалку и деловитость и сейчас в свои двадцать с хвостиком была в банке не последним лицом, ездила на машине, имела пистолет и черный пояс карате. Она упивалась временем, которое было ее по составу крови, ненавидела всякое нытье и не водилась с неудачниками, считая, что это так же переходчиво, как ветрянка.
Но о Милочке мы как-нибудь потом. Она не герой нашего сочинения. Она только в связи со своей мамой Маврой, а та в связи с тем, что волею судеб оказалась сестрой Марии Петровны, которая в ту позднюю осень была одинока, как никогда, была внутренне разрушена безумным, как она считала, поступком дочери, хворала от всего этого, а тут еще сложности с выпуском газет и журналов, с их умиранием, а значит, возможная безработица, а дура-дочь на нее рассчитывает! На что?!!
Наталья позвонила на работу и предложила встретиться просто так. «Не чужие ведь».
«Этого мне еще не хватало», — подумала Мария Петровна. Но и не откажешь. Какая-никакая — сестра. Дала себе слово — ни про что свое, существенное, не рассказывать. Для Натальи — все у них хорошо. Все в порядке.
Ну развелась Елена, так это — считай, повезло.
Она назвала Наталье свой адрес, но та сказала: «Я помню, Маша!»
А вот Мария Петровна как раз не помнила в своей квартире сестру. Помнила родителей мужа, его самого, всех приятелей своей молодости, а потом и Елениных школьных, помнила, как трещала квартира по швам, когда дочь вышла замуж и почти сразу родилась Аллочка.
Натальи на этом толковище как бы и не было совсем.
Но она должна была быть, потому что у Марии Петровны тогда еще сумасшедшая любовь к младшей сестренке не кончилась. Значит, должно было что-то остаться и в памяти, и в сущности вещей. Мария Петровна до сих пор ощущает в старой посуде присутствие мужа, берет в руки молоток, а он укладывается в ладонь точно так, как укладывался в ладонь мужа, хотя у нее совсем другая хватка. Так вот, следов сестры в квартире не было.
Наталья все осмотрела придирчиво и похвалила Марию Петровну за то, что она хорошо сохранила квартиру, а главное, за то, что у «тебя, извини, не пахнет тленом».