Женская месть
Шрифт:
— Вместе не уживаетесь? — ухмыльнулся человек догадливо.
— Бабка, конечно, со своим характером. Оно понятно, не привыкла невестку слушать. Хочет, чтоб все по ее указке жили и одну ее слушались. Не понимает, что время изменилось.
— Сколько же ей лет?
— Скоро восемьдесят.
— Немного осталось. Могли б потерпеть, — заметил Захарий тихо.
— Я и года не проживу с нею под одной крышей, — пожаловалась баба.
— С чего бы так?
— У нее такие запросы, мне не справиться! Вон вчера потребовала котлет из свинины. Я пожарила, она понюхала и есть не стала. Сказала, будто
— Пусть сама себе жратву покупает и готовит. Чего бабку баловать?
— Это мы уже проходили. Она, как наварганит, в холодильнике воняет, будто на свалке. Крысы из мусоропровода разбежались от ее жратвы. Поверили, что санэпидемстанция снова навестила дом и решила их всех отравить последним заходом. А скажи ей, обижается. Считает себя непревзойденной хозяйкой, а остальных безрукой никчемностью. Да ладно бы только кухня! Совсем из ума выжила старая. Ночью встанет, подойдет к двери нашей спальни и смотрит, слушает, чем мы с мужем заняты. Смех сказать, вовсе мозги посеяла! Я сама заставала ее у двери. Муж ругал! А она обижается, говорит, что заблудилась в квартире. Требует свет на ночь оставлять. А мы заснуть не сможем. Вот и живи, как на войне, нигде покоя нет. Дети свое просят, муж себе требует, бабка вовсе на горло села, нигде покоя нет. Она до восьмидесяти дожила, мне в пятьдесят все опаскудело!
— Вас как зовут? — спросил Захар женщину.
— Ниной! — ответила, понурив голову.
— Все старики с завихрениями. Я тоже на своих, случалось, обижался. А теперь вижу, мои самые лучшие были. Вот уж вышел на пенсию. А тоже с детьми не поладил. Хотя ничего не просил у них и не требовал. И ты, Нина, в свое время, тоже лишней себя почувствуешь, начнешь не для свекрови, себе угол искать, чтоб душу не клевали. Оно ведь как теперь случается, родные круче чужих достают, потому что кровные. Им все можно. Вот и тебе говорю, терпи и прощай, сколько сил есть, пока можешь сдержаться, — вздохнул невесело.
— А сколько можно терпеть? Ведь родной сын уже не выдерживает, чуть не плачет.
— Старые перед смертью все такие.
— Но почему? — удивилась женщина.
— Чтобы когда они умрут, меньше жалели о них и оплакивали, чтоб не рвали душу и память, забыли бы скорее.
Женщина задумалась.
— Свекровь всегда была такою как теперь? — спросил Захарий.
— Нет, нормальной бабкой была. Только последние пару лет будто свихнулась…
— Потерпите, недолго осталось, чтоб потом себя не корить за торопливость. Глядишь, саму в старости одиночество минет.
— Она сама от нас уйти хочет.
— Видит, что надоела. А с этим смириться тяжко, вот и решила сама уйти, опередить вас. Но одна скорей помрет. Это точно. Старики одиночество не переносят. Оно их быстрее болезни убивает, поверьте моему слову, — подал женщине готовые сапоги.
Нина держала их в руках, не торопясь обуться. Думала о чем-то своем. Захарий не торопил.
— Сколько я должна? — спохватилась Нина.
— Дай, как решишь, чтоб не жалко было.
Баба выложила три сотни.
— Это многовато. Сотню забери.
— Не надо. Пусть будет так. Глядишь, еще навещу. Не откажешь. Я ведь по мастерским не бегаю. А вот тебя запомнила. Спасибо, что помог. Жаль, что ты не мой сосед, — погладила по плечу и поторопилась уйти.
Захар решил, что сегодня клиентов больше не будет, хотел сходить в магазин, но его окликнули от калитки, когда хотел закрыть дом на замок.
— Погоди! Иль не видишь, что я к тебе навострился. Вот уж весь, целиком тут. Не запирай избу. А то куда мне деваться? Глянь, с самого утра к тебе ползу, да все никак не доскачу. То друг встретился, то, молодку приметил. С тем словом перекинулся, с этой — шуткой, так вот только теперь к тебе добрался. А куда деваться, коль галоши порвались? Как без них, коли вечером на гулянку сговорились с мужиками, — вошел дед в дом.
— Во, гля сюда! Сколько годов служили верой и правдой. Тут же подвели как во зло. И требуху наружу пороняли.
— Ну, это дело недолгое. Сейчас подклею их. Но наденешь только завтра. Чтоб хорошо приклеились, подождать надо, — предупредил Захарий.
— А как же компания? Там ждать не станут. Ить не только мужики, а и бабы привалят. Обещались всей стаей налететь. С пирогами и кренделями, разве такое можно упускать. То ж грех бабье обижать, — подморгнул озорно.
— А своя бабка по шее не нашкондыляет? — рассмеялся Захар.
— Мил человек! У меня их трое было. Ни единая не посмела забидеть. Не то ноги с задницы повыдирал бы всем! Языком болтай, что хочешь, но руки при себе держи. Я дурных баб не уважаю.
— Ты как? И нынче враз с троими живешь?
— Что? Мне и одной теперича много! Это раней озоровал как жеребец. Сейчас только с клячами общаюсь вечерами. Хотя побалагурить и с кобылками могу. Коли первача стакан хлопну, поозоровать сумею. Оно ж как в нашем деле, сам знаешь, старый конь борозды не портит, — хихикнул старик.
— Нынче с бабкой иль один маешься? — спросил старика Захарий.
— Да как тебе честно брехнуть? И в сиротах не маюсь и семейным не считаюсь.
— Это как? — изумился Захар.
— А так! Бабы имеются. Но все приходящие, каждый день новые. Долго не держу ни единую. Одна поесть сготовит, другая в избе приберет, еще какая- нибудь постирушки справит…
— А для себя, для души имеешь?
— Ну, не без того. Раз в году и старый конь лягнет. Как же без проказ? И я живой человек. И мне тепло надо. Вот иную приголубишь, обнимешь лапушку, положишь ей голову на наволочки, и так хорошо на душе становится, так спокойно.
— Дед, а зачем на наволочки ложишься? — не понял мужик.
— А что делать, если были груди как подушки, а стали наволочками. Все стареем. Но держимся.
— Я-то думал, ты и впрямь мужик!
— Кто ж иначе? Конечно, мужик! Раз бабы ко мне приходят, попробуй, скажи, что не человек. Ни едина от меня не отворотилась, не отказалась приползти в гости. А если б не был мужиком, и не оглянулись бы.
— Теперь и от мужиков отворачиваются, — невольно проговорился сапожник. Старик понял и ответил: