Женские убеждения
Шрифт:
Когда видишь пару молодых людей, недавно съехавшихся, сразу чувствуешь, что в их жизни происходит нечто значительное. Вся эта любовь, секс, просмотры каталогов в поисках постельного белья, мебели и бытовой техники, разработанной специально для них. Цена немного высоковата, но все-таки, если подумать, ничего! Осилим, говорят друг другу молодые люди. Осилим. Цена свидетельствует о том, что это важный шаг: покупка нового стола, или стула, или погружного блендера; однако в отличие от старых времен, когда мужчины полностью перепоручали обустройство дома и кухни женщинам, теперь сотворение новой жизни происходит общими усилиями. Все это не прекращается и в постели, где можно вдвоем просмотреть сайт или каталог – новую занимательную литературу первого этапа взрослой жизни – соприкасаясь теплыми телами, устраивая праздник воображения. Обзаводиться реальными вещами
Они успели привыкнуть к своей студенческой разлуке. Курсов оба набрали помногу, прошли волнительные выборы, появился новый президент; по выходным они ездили друг к другу в гости, хотя порой Грир подмечала фрагменты жизни Кори, не имевшие к ней никакого отношения, и они ее тревожили. Он, например, мог сказать:
– Стирс, Мэки и Клоув Уилберсон вынуждают меня вступить во фрисби-клуб.
– Физически вынуждают?
– Да. Говорят – сдавайся и никаких.
Грир не могла не думать про Клоув Уилберсон – имя ее звучало слишком часто. Грир набрала ее имя в Гугле и обнаружила в сети целое досье: в основном речь шла о хоккее на траве, в который Клоув раньше играла в школе Святого Павла, а теперь – в Принстоне. На фотографии просвечивал сквозь кожу упрямый костяк правильного овала лица, раскрасневшегося от физических усилий. Волосы, собранные в хвостик, фотоаппарат поймал на лету. Бицепсы вызывали зависть. Она, безусловно, была куда красивее Грир, которая долго изучала фотографию, беззвучно задавая вопрос: Клоув Уилберсон, ты спала с моим парнем?
На самом деле, она не хотела знать ответ на этот вопрос. Грир и Кори с самого начала вели себя так, будто разлука на годы учебы – самое естественное дело, хотя все знакомые им пары – в том числе и их одноклассники – не выдержали и расстались: парочки исчезали одна за другой, будто в затянувшемся романе Агаты Кристи.
Возможно, думала Грир, оставаться вместе им с Кори помогала тоска. У нее у самой случались минуты, когда она почти отстранялась от него. Однажды осенью, на третьем курсе, сидя поздно вечером на какой-то вечеринке не на кампусе, она почувствовала, как рука ее приятеля Кельвина Янга поглаживает ей волосы. Они все пели хором песню «Аллилуйя», все три миллиона куплетов, а Кот подыгрывал на укулеле. Сидели они на ковре в полутемной комнате, выводили рыдающие прекрасные слова, напоминавшие о юной любви, которую так легко утратить, и рядом с ней был этот крупный крепкий ударник Кельвин. Она позволила ему гладить ей волосы и даже прислонилась к нему, отметив его незнакомый запах с почти клинической беспристрастностью, потом придя к выводу, что запах ей нравится; потом она даже прилегла к нему на колени. Он нагнулся и поцеловал ее, раз, другой, в разные места – с одной стороны, по-родительски, с другой – нет. Грир вспомнила о том, как редко целовал ее собственный папа, пока она была маленькой, и подумала, не потому ли она теперь одна из тех женщин, которым совершенно необходимо, чтобы в самом центре их жизни располагался мужчина, без него им не справиться.
Нормально ли, что ей так сильно нужен Кори? Что бы сказала на это Фейт Фрэнк? Любовь, похоже, необходима всем, пусть даже не все в этом признаются. Грир поняла это, когда позволила Кельвину себя поцеловать, так вот, слегка. Ее передергивало, когда друзья заводили речь о длительности ее отношений с Кори, будто усматривая в этом какой-то подвиг.
– Балдею я от вас, ребята, – как-то сказала Зи. – У меня ни одни отношения не длятся больше двух месяцев.
Только Кори она и хотела видеть по утрам, а не буйную толпу соседей по общаге и не соседку по какой-нибудь квартирке у железной дороги. Совместный съем жилья был в моде. Находить тех, с кем можно поселиться вместе, со всеми этими вебсайтами и досками объявлений стало просто, люди съезжались, помечали свои пакеты с молоком в холодильнике, писали записки, если другой сделал что-то, что тебе не по нраву. Одна приятельница, закончившая колледж год назад, вспомнила, что так и обмерла, когда прочитала: «Слушай, выбрасывай коробки из-под суши В ТОТ ЖЕ ВЕЧЕР. На следующее утро воняет, ГРЕБАНЫЙ КОТ, как на рыбной фабрике».
«Слушай» звучало убийственно. Грир и Кори никогда не написали бы «слушай». Собственные их коробки из-под суши, в которых они станут приносить для него тунца и угря, а для нее – авокадо, можно будет хоть выбрасывать, хоть нет, и если в призрачной их квартирке будет стоять запах рыбной фабрики – ну и ладно. Любовь – настоящая рыбная фабрика, любовь, со всей ее слизью и вонью. Нужно очень любить человека, чтобы согласиться с ним жить или вообще подойти к нему близко.
– Скоро, – говорил Кори, – скоро.
Ему хотелось, чтобы время шло быстрее – этого часто хочется в молодости. Потом – Грир это знала – когда они наконец поселятся вместе и станут принимать за данность мелкие подробности жизни, проведенной бок о бок, в смешении их ДНК, хаосе смятого постельного белья, суете дней и ночей, она будет думать: помедленнее, помедленнее. Но сейчас, еще не закончив учебу, на пути к общему будущему, оба думали: побыстрее.
Глава третья
При рождении Кори получил имя Дуарте-младший, но звучало оно по-иностранному, а родители его были иммигрантами, говорившими с акцентом, поэтому перед самым переездом из Фолл-Ривер – ему тогда было девять лет – он заявил, что хочет поменять Дуарте-младший на что-нибудь другое. И выбрал как можно более американское имя. Это имя носил главный герой сериала «Юноша познаёт мир», который Дуарте-младший взахлеб смотрел много лет подряд. Имя «Кори» казалось таким востребованным, убедительным и нормальным. Чтобы родители так его называли, их пришлось уговаривать, а отец отказался вовсе.
– Дуарте – и мое имя, – сказал он.
Мама поначалу тоже сопротивлялась, но потом сдалась из любви к нему.
– Тебе это важно? – спросила она, а когда он кивнул, добавила: – Ну ладно.
Вскоре после того, как новое имя окончательно за ним закрепилось, он понял, что носить имя персонажа телесериала тоже не сахар. Но к этому моменту Дуарте-младший уже окончательно стал Кори, мальчиком-американцем, ничем не отличавшимся от других мальчиков-американцев в школе. В Макопи он, безусловно, прижился: общительный, толковый, не по годам рослый. В Фолл-Ривер жило довольно много португальцев. В Макопи дело обстояло иначе. Когда Дуарте-старший с Бенедитой пришли на школьную выставку научных достижений, мама его встала перед аппаратом, который демонстрировал конденсацию, и громко, без стеснения осведомилась:
– Что такой делают?
На следующий день Кори услышал, как мальчик, который придумал этот аппарат, говорит кому-то еще с маминым акцентом: «Что такой делают?» – после чего раздалось хихиканье.
Кори все это бесило; он мучился и злился, но изо всех сил пытался не обращать внимания, отвлекал всех от своих родителей тем, что оставался толковым, сильным, шутливым, способным и общительным. Видимо, эти свойства, старательно выставленные напоказ, были противоядием от того, чтобы в нем видели человека, на других не похожего. Только вернувшись вечером домой из школы, скинув с плеч лямки рюкзака и опустив его на пол в прихожей, он понимал, что больше не должен никому ничего доказывать. Знал, что дома может быть собой, и его никто не осудит.
Мама с самого рождения любила его с полной самоотдачей, любви своей, в отличие от отца, не скрывала и постоянно покрывала сына легкими поцелуями, будто осыпала лепестками роз. Он вырос с уверенностью, что заслуживает такого отношения, и постепенно пришел к выводу, что когда-нибудь его так же полюбит и девушка. В этом он был твердо убежден все свое детство, не утратил убеждения и на следующем, тягостном этапе, когда сделался таким тощим и долговязым, что напоминал деревянную куклу-марионетку в народном стиле. Он не растерял уверенности в себе, даже когда тень усиков начала мучнистой росой расползаться над верхней губою, хотя все остальное в нем оставалось мальчишеским, а грудь – впалой. А потом он вдруг перестал быть марионеткой и превратился в мифическое существо вроде кентавра. Вот только вместо получеловека-полулошади Кори стал полумальчиком-полумужчиной и навеки завис в этом мучительном неприкаянном состоянии.
Тем не менее, его уверенность в себе никуда не делась, ведь он всю жизнь прожил с родителями, которые постоянно его хвалили и называли Первым Гением, или G^enio Um. Его братишка Альби стал Вторым Гением, или G^enio Dois. Обоих мальчиков баловали одинаково, от них только и требовалось, что оставаться умными и трудолюбивыми. Им никогда не предлагали помочь по дому – эта работа считалась женской. Им нужно было только учиться, получать хорошие оценки – и награда не заставит себя ждать.
Однажды, в седьмом классе, когда они поехали отмечать Рождество к родственникам в Фолл-Ривер, его двоюродный брат Сабио Перейра, или Саб – в детстве они крепко дружили – поманил Кори наверх. Из самых глубин своего шкафа Саб с гордостью извлек журнал, который назывался «Боверама».