Женский портрет в три четверти
Шрифт:
Саша спустился к нам без вещмешка и без курточки. И мы не торопясь двинулись к центру, сливаясь с летней легкой толпой, такие же летние, легкие, счастливые, и заботы наши испарялись, улетучивались, уплывали, они оставались там, далеко - в гостиницах, аэропортах, редакциях, институтах, а здесь мы шли себе куда попало, вместе со всеми, и хватит высоких материй.
Мы вышли на Суворовский бульвар, тот, что между Арбатом и Никитскими воротами. Моя мама по старой памяти называет его Никитским
Моей деликатности хватило минут на пять.
– Саша,- сказал я,- у тебя дома есть что-нибудь съестное?
– А у тебя?
– спросил Саша.
– До меня далеко, а до тебя рукой подать. Двинулись?
– Неудобно как-то.- Миша портил мне игру.- Мы злоупотребляем гостеприимством...
– Миша, отчего вас тянет на высокие слова? Вы же валитесь от голода, бьюсь об заклад.
– У меня уже вот здесь ваши дискуссии,- сказал Могилевский и показал, где они у него.- То вы лаетесь из-га гармонии и дисгармонии, квантов и бьютов, то из-за вопросов питания. Бутерброды с колбасой вас устроят? Еще есть фасоль в банках и яйца.
– Омлет с фасолью,- задумчиво произнес Кравчук. В его голосе слышались элегические ноты.
– Но я настаиваю,- продолжал Могилевский,- чтобы вы прекратили ваши ученые споры. В отсутствие сэра Уильяма поди проверь, когда вы говорите дело, а когда несете чушь.
– Я согласен,- быстро проговорил кандидат. Наверное, ему хотелось есть больше моего. Я тоже был согласен, но не в моих правилах уступать поле боя.
Голодных мужчин можно ввести в соблазн, предложив им омлет с зеленой фасолью. Но это недостойно джентльмена и фотохудожника. В отсутствие сэра Уильяма мы с Кравчуком по-прежнему будем стоять на том, что миром правит красота, а не желание поужинать. Вы, сэр Александр, будучи прагматиком, слишком часто смотрите на мир через оптическое стекло, и не вам судить тех, кто в поисках истины...
Эк меня несет - как на волнах.
– Может, пойдем, а, Саша?
– застенчиво произнес кандидат, разглядывая образец классической архитектуры.
Прагматик Могилевский не отозвался.
– Ладно, будет разводить антимонии,- сказал я и хлопнул Могилевского по плечу.- Пошли вкушать пищу омлет.
Могилевский молчал. Он не слышал моих слов. Он не чувствовал, как я лупил его по плечу.
– Что с ним?
– спросил любопытный Кравчук.- Может, от голода?
Саша смотрел вправо, в сторону Арбатской площади, шея напряжена, руки вцепились в скамейку. У глаз собрались морщины, будто он смотрит в видоискатель.
– Эй,- тихонько сказал я и ткнул его локтем в бок.
Без ответа.
Мимо нас катила московская летняя толпа, принаряженная и говорливая, волна бьютов накатывала и спадала, крючки выскакивали из петель и где-то, случайно и неотвратимо, совпадали вдруг частоты и фазы, но где-то в тот же самый момент зубчатые колеса выходили из зацепления, и все это было сразу, это проходило рядом со мной и немножко во мне, и я понимал отчетливо, почему Бризкок десятилетия не рассказывал никому о Маргарет. И Кравчук не рассказал бы.
Я - другое дело. Я репортер. И этот женский портрет в три четверти ко мне отношения не имеет. И у меня есть Оля.
Прагматик Могилевский сидел не шевелясь, как будто его пригвоздили к скамейке.
И вдруг я все понял. И Кравчук тоже, одновременно со мной.
От Арбата к Никитским шла женщина в легком шелковом платье, волосы ее развевались и падали на плечи, походка у нее была быстрая, легкая, и на поводке она вела огромную собаку, и в руках ее белели цветы.
Вы тоже обманулись, маэстро! Мы с Кравчуком можем взять реванш. Это не та женщина. И с ней не сенбернар, а Лабрадор, добродушный, верный и послушный пес, но черный как уголь, могу поклясться, а на картине был сенбернар, мы же все видели.
Ангел-хранитель, ты старался вызволить меня из сети, а запутался сам. Девушка-то совсем другая. Неужто ты не видишь? У той глаза темные, почти черные, а у этой они серые, и сейчас, когда она почти рядом, это хорошо видно, нет, точно, они серые или зеленые, и лицо ее обращено к нам в три четверти, тот же ракурс, что на Мишиных слайдах, ты же видишь, ангел-хранитель, ты согласен со мной, что это совсем другая женщина? И отцепи пальцы от скамейки, гляди, костяшки побелели.
– Это она,- сказал Могилевский. И встал со скамейки, посолдатски вытянув руки по швам.
Кравчук, да скажи ты ему об игре случая, о вашей этой вариабельности, о реьонансных частотах или как их там, ты же ученый человек, будущий нобелевский лауреат! Вразуми ты его.
И меня тоже.
У нее в руках хризантемы. Ошибки быть не может. Любимые Олины цветы. Она хотела подарить их твоей невесте, кандидат, нынешней осенью, к тому времени у тебя будет невеста. Жениться лучше всего осенью. Это время сбора плодов, время вина и сравнительно недорогих букетов.
До самого конца осени, до зимы, до снега - на рынках, около метро, в подземных переходах будут продавать хризантемы, много хризантем, бери сколько хочешь. Но это осенью, а сейчас лето.
Кравчук, да скажи ты ему, что хризантемы не цветут в июле!