Жены грозного царя [=Гарем Ивана Грозного]
Шрифт:
Да, похоже, запала скромница в государево сердце – правда, ненадолго. Потому что среди ночи стража обнаружила эту скромницу валяющейся под лестницей непробудно пьяною, с задранной на голову рубахою да с окровавленными чреслами. Девушка крепко спала, насилу добудились. Наутро она знай бессмысленно улыбалась, пока ее сажали вместе со всем барахлишком на грязную телегу да с позором отправляли к брату. Так и уехала из Александровой слободы, ничего не поняв, что с ней приключилось, не вспомнив, с кем пила, с кем блудила… Виновника найти не удалось, хотя кое-кто из молодых и пригожих опричников потом сказывал, что Зиновия глядела на них ласково и всячески завлекала своей девичьей прелестью. Нет, они лучше сами себя оскопили бы, чем покусились бы на государево добро, они тут ни сном ни духом не замешаны, а кто распочал «скромницу», знать не знают и ведать не ведают!
Ожидали сильной грозы, но царя вся эта история так насмешила, что он вновь ни на кого не осерчал. Даже беспутную Арцыбашеву отпустил мирно, даже не опалился на ее родню, ну и никакого серьезного дознания в слободе не было. Вот только Иван Васильевич видеть с этих пор не мог, когда девки начинали строить из себя черт знает какие невинности.
Наконец Матрене и Марье удалось открыть Марфино разрумянившееся личико, и она испуганно взглянула в лицо стоявшего прямо против нее высокого, очень худого человека в черной, щедро шитой серебром ферязи. Его темно-русая борода тоже была украшена серебряно-седыми нитями, серебряная скуфейка покрывала бритую голову. Марфа набралась наконец духу и поглядела в государевы очи.
Очи те оказались почему-то не черными, как ночь, а серыми, с темным ободком, из-за которого казались особенно яркими. Марфа невольно улыбнулась: она с детства боялась черноглазых, ведь черный глаз – злобный глаз, оттого и обмирала при виде государя, ну а теперь вышло, что обмирала напрасно – бояться нечего. И он так ласково улыбается этими своими тонкими губами, а зубы его белы. Говорили, он в подземельях слободы, прозванной Неволею [30] , питается человечиной, вот и жену свою прежнюю, черкешенку, загрыз до смерти. Однако у тех, что вкушает убоину человечью, зубы всегда гнилые. А у царя – белые, что сахар. Значит, опять нечего страшиться, не съест он Марфеньку!
30
Игра слов: старинное слобода – то же, что свобода, село свободных людей. Александрова слобода и в самом деле носила в народе прозванье Неволи, потому что о творившемся там ходили страшные, порою сильно преувеличенные слухи.
И она улыбнулась от радости.
Иван Васильевич умилился: ну что за чудесная девчонка! Вот именно что девчонка – ее красота внушала не вожделение, а светлую радость. Эту Марфу хотелось не на ложе валить, а взять на руки, посадить на колени и шептать ей сказки в розовое ушко, столь крошечное, что легонькая жемчужная сережка для него и то тяжелой будет.
С восторгом думал он о том, как они станут беседовать, сидя рядком, и он будет перебирать эти точеные пальчики с удивительно красивыми миндалевидными ноготками, касаться этих розовых ладошек, шептать нежные слова в эти кругленькие ушки и смотреть в ее удивительные голубые глаза. Незабудка! Белая голубка! Светик ясный!
– Довольно, – сказал царь, протягивая к Марфе руку.
Матрена Бельская тотчас же сообразила, в чем дело, проворно сунула ему в ладонь прохладные девичьи пальцы, и Иван Васильевич осторожно сжал их:
– Выбрал я. Быть тебе, Марфа, дочь…
– Коломенского дворянина Василья Собакина, – опередив онемевшего мужа, вперед снова высунулась бойкая Малютина женка.
– Быть тебе, Марфа, дочь Васильева, царицею! – ласково сказал государь, любуясь тем, как поднялись, опустились, снова поднялись ее темные, загнутые, с золотистыми кончиками ресницы. Порх-порх, словно бабочка крылышками. На щеки восходил нежный румянец.
Бывший государев шурин Михаил Темрюкович угрюмо подумал, что судьба играет очень причудливо. В одночасье вознесла какую-то дворянскую дочку на высоты, на коих достойна пребывать лишь бесподобная пери, такая, как его незабываемая сестра Кученей. Увы, канули в прошлое те времена, когда Салтанкул был если не первым, то вторым лицом в России! Ему ни за что не снискать расположения этой простенькой девчонки, ни за что не вернуть былого! И только мысль о мести, которая свершится же когда-нибудь по мановению Аллаха, поддерживает его теперь… С унылым вздохом он первый направился поклониться будущей государыне, подумав, что нужно завтра же отправить ей восточные лакомства – варенные в сахаре орехи и фрукты. Все дети любят сладкое, а она еще совсем дитя! И, может, сломает об орешек свои белые зубки.
Малюта Скуратов никак не мог прийти в себя от потрясения, что выбор государя пал-таки на его родственницу. Он даже и не надеялся на такое счастье – оказаться в свойстве с господином и повелителем. Царь Иван Васильевич иногда снисходил до того, что называл Малюту своим единственным другом, однако Скуратов не заносился от этих слов. Он был псом государевым, а ведь и псов люди иногда называют своими друзьями. С Малюты было вполне довольно места у ног обожаемого хозяина, он почитал себя достойным только лизать его сапог, а успех этих смотрин… ему такое и присниться не могло! Приходилось признать, что жена его в очередной раз оказалась права. Может, и ее настояние непременно отдать дочку Машу за этого красивого щеголя Годунова тоже во благо?
Матрена Бельская, жена Малюты, думала о том, что бабы во сто раз умнее и хитрее мужиков. Это же просто не счесть, сколько сил ей пришлось потратить, чтобы уговорить муженька выставить Марфу на государевы смотрины! Попытка не пытка, за спрос денег не берут, а выиграть можно весь мир. И выиграли же! Жаль, конечно, что у них не было собственной дочери-красавицы подходящих лет, Марье-то уже восемнадцать, да и замужем она. Взгляд Матрены перелетел к зятю. Борис покосился на тещу таинственным темным оком, вдруг осветившимся потаенной усмешкою. Матрена сжала губы куриной гузкою, чтобы не расплылись в улыбке. Зять был ей чрезвычайно по сердцу! Глупенькая Маша и не понимает, как ей повезло. И не надо ей понимать, не надо… пусть стоит да радуется новому возвышению семьи, а больше ей знать ничего не нужно. Ни ей, ни кому-то другому. Матрена и на исповеди не проболтается о том, что дерзким «опричником», обесчестившим опасную соперницу Марфы – Зиновию Арцыбашеву, был не кто иной, как милый Бориска. Матрена подсунула ей наливочки… непростой наливочки. Зиновия обеспамятела сразу, а уж потом Бориска быстренько сделал свое мужское дело. Ну и что? Невелик грех, подумаешь! От зятя небось не убудет, от Машки тоже, а то где бы все они были сейчас, если бы возвысились жадные, будто вороны, Арцыбашевы?
Иван Иванович, царевич, исподтишка оглядывал государеву избранницу и понять не мог, что отец отыскал в этой бесцветной птичке. Вот Кученей, Марья Темрюковна, – это была красавица. По ночам снилась Ивану в грешных снах, а днем такого страху наводила на них с братом Федором… Настоящая злая мачеха, как в сказках! А эта девчонка будет небось бояться царевичей. И какой с нее прок в постели? Может быть, отцу нравится обучать тихонь и несмышленышей? Но самому Ивану подавай горячих девчонок, вроде Ефросини! По ней сразу видно, на что она способна. И она чуть-чуть похожа на Кученей… Иван исподтишка пожал пухленькие пальчики невесты.
Ефросиня даже не ответила на это пожатие. Она губы себе искусала от злобы и зависти! Царевна… она теперь всего лишь царевна, а могла бы стать царицею! Наверное, наверное, государь выбрал бы ее, когда б Ивашка вперед отца не вылез! Она мгновенно возненавидела будущего мужа, и был только один человек на свете, которого Ефросиня ненавидела больше.
Соперница, Марфа.
Белая голубка, тьфу! Да чтоб от нее перышки полетели! Чтоб она сдохла!
3. Перышки