Жены грозного царя
Шрифт:
4. «Но день еще не миновал!»
Джером Горсей, в просторечии Ерёма, живя в Москве, беспрестанно вел записки, занося в свои тетради все интересное и необычайное, виденное в этой стране. Интересного и необычайного было так много, что Горсей не сомневался: по возвращении в Англию он стяжает себе не только торговую и дипломатическую, но и литературную славу, подобно Рафаэлю Барберини, Адаму Олеарию, Сигизмунду Герберштейну и другим торговцам и путешественникам, в разное время побывавшим в Московии и издавшим о ней экзотические книги.
Горсей заносил в свои тетрадки:
«Царь более чем когда-нибудь был озабочен переговорами о давно задуманном браке. Сев на корабль у бухты Св. Николая, послы прибыли в Англию, где
Сам же Федор Писемский доносил царю: «Мария Гастингс ростом высока, тонка, лицом бела, очи серы, волосом руса, нос прям, у рук пальцы тонки и долги».
Но в этой истории осталось еще многое, о чем умалчивали и Горсей в своих записках, и Писемский – в донесениях.
Поездка русского посла была обречена с самого начала, потому что царь слишком многого хотел от Елизаветы. И помощи в войне против Батория, и торговых соглашений, и невесты. Однако обещание Англии пропускать все товары через Россию без пошлин стояло в прямой связи с союзом против поляков. Но к тому времени, как Писемский добрался в Лондон, уже было подписано унизительное Ям-Зампольское перемирие Грозного с Баторием, то есть этот предмет переговоров отпадал сам собой, а вместе с ним – и щедрые посулы относительно беспошлинного провоза товаров. Писемский чувствовал себя дурак-дураком: теперь чего делать-то?! Домой возвращаться, что ли? Правда, оставалось неконченым главное дело – со сватовством, но его королева почему-то затягивала, отделываясь недомолвками и пустыми вопросами. Писемского едва не отправили домой под тем предлогом, что у него недостаточно полномочий! В конце концов королева пообещала ему тайную аудиенцию для разговора об английской невесте. Однако посол был немало удивлен, когда, прибыв в летнюю резиденцию канцлера, лорда Бромлея, угодил на бал: гремела музыка, кругом танцевали. Впрочем, разговор с королевою шел один на один, только в присутствии переводчика Робертса-Елизарьева.
Отводя лукавые глаза от простодушных посольских очей, королева не без смущения сообщила, что за прошедшее время ситуация несколько изменилась. Та красавица, которую она обещала царю, недавно перенесла оспу и теперь… сами понимаете… Писемский стоял на своем. Тогда и произошла знаменитая встреча в саду, где Федору удалось узреть этого «ангела». «Ангел» оказался долговязым рябоватым перестарком лет тридцати с выступающей нижней челюстью и по-мужски громким смехом. Как и положено «ангелу», грудь Марии Гастингс была плоской, что доска.
Сколь ни был Писемский привычен к английским издевкам, у него откровенно подкосились ноги и попятился он не от великого почтения, а от великого ужаса. Старинное выражение «нигде на девок такого обманства нет, как в Московском государстве» вспомнилось ему. Как бы не так! Россию и тут опередил Запад! Он, Федор, не взял бы за себя такую страхолюдину, даже если б ему пообещали в приданое всю Англию! Царь, наверное, взял бы… но ведь Англию ему никто не сулил, наоборот, норовили от России урвать как можно больше. Что же сотворит с ним государь, когда узрит «неземную красоту» своей невесты? Самое малое – шкуру с живого сдерет, и правильно сделает!
И Писемский, как за спасение, схватился за обещание королевы отправить в Москву особо доверенного человека для дальнейшего ведения переговоров
Человеком этим оказался Джером (еще один Ерёма!) Боус. Похоже, королева выбрала самого безнадежного из своих дипломатов нарочно, чтобы окончательно провалить все переговоры с Москвой.
Душно и темно в опочивальне, только дрожат в свете лампадки лики святых. Раньше Марьюшке чудилось, что они кривятся недобро, сулят ей всяческие напасти, она даже крестилась зажмурясь, боясь пристальных темных очей, а теперь мнится, будто Спаситель и Богородица, а также святой Дмитрий Солунский с трудом сдерживают умиленные улыбки.
Царица тихонько подышала на темноволосую головку лежащего рядом с нею крохотного существа.
– Дитятко ненаглядное! Царевич мой драгоценный!
Осторожно коснулась губами выпуклого лобика – и перевела дух. Ночной жар спал. Слава Богу! Слава Богу! При малейшем недомогании сына ей кажется, будто ее саму вот-вот зароют в могилу…
До чего же болезненный и хилый родился у нее ребеночек! Как часто плачет он, как часто кричит своим тоненьким, писклявым голосочком, словно боится чего-то! Неудивительно, если вспомнить, сколько страхов натерпелся вместе с матерью, еще лежа в ее утробе. Когда Марьюшка услыхала о том, что государь в гневе убил сына, она тоже приготовилась к смерти. Думала, муж проведал о той ночи… о тех ночах… и сейчас явится, чтобы уничтожить вслед за сыном-изменником жену-прелюбодеицу.
Но государь к ней не являлся. В первый раз за много месяцев она увидела его уже после рождения сыночка. Взяв младенца на руки, он бросил пристальный взгляд на жену – и Марьюшка, лежавшая в постели, обмерла, таким ледяным и пустым был этот взгляд. Знает!
Нет, не знает, иначе не простил бы измены. Не знает – ведь среди множества слухов, долетавших до нее после смерти Ивана, не было этого, самого страшного. Судачили, будто государь поймал сына на сношениях с Баторием; будто Иван всерьез задумал сжить отца со свету, а самому воссесть на престол; будто царевич вступился за жену, наряд которой настолько не понравился государю, что тот огрел беременную женщину своим посохом, ну а следующий удар лишил его старшего сына… Чего только не болтали, но никто не знал наверное, кроме Годунова и Бельского, а они крепко держали язык за зубами. Еще пролить свет на эту темную историю могла бы Елена Шереметева, но ее уже не было на свете – была смиренная схимница Леонида, по слухам, поврежденная в уме.
Да Марьюшка, честно говоря, не больно-то хотела знать правду. Те несколько греховных ночей не то чтобы забылись совсем, но глубоко канули в прошлое. Она хотела забыть их, как страшный сон, потому что, даже ловя жемчужные капли наслаждения, не переставала бояться кары. Она не хотела быть изменницей, все случилось помимо ее воли, и первый раз истинно счастливой ощутила она себя, лишь когда поверила, что беременна. А уж родив ребенка… родив царевича…
Теперь из множества ее страхов остался один – обычное беспокойство матери за здоровье дитяти. Монастырь? Какой монастырь? Не бывало того, чтобы отправляли в монастырь мать наследного царевича!
Марьюшка ни на миг не сомневалась, что царем будет ее сын. В тереме доподлинно было известно обо всех толках, ходивших при дворе на этот счет.
После смерти сына Грозный бесконечно думал над судьбой страны, и рука его не поднималась назначить наследником Федора. «Да какой из него государь, из убогого?! Пономарем ему быть, на колокольне звонить! Кому же завещать царство?»
Марьюшке рассказывали, что однажды царь, собрав своих бояр, приказал им выбрать преемника из своей среды, помимо царевича Федора. Говорили, будто царь надумал отречься от престола, удалиться в монастырь и там окончить дни, замаливая тяжкие грехи. Но умудренные опытом бояре не поверили его смирению: еще живы были свидетели знаменитого «отречения» в 53-м году, после которого столько голов боярских полетело. Дураков нет! Всем понятно, что царь своих ближних испытывает. А еще понятно, что не считает Федора достойным преемником…