Жены и дочери
Шрифт:
— Ты говоришь «конечно», словно само собой разумеется, что каждый должен знать, как обстоят его дела. Вы очень молоды мисс Гибсон, очень. Вы больше узнаете, когда доживете до моих лет. Полагаю, вас научили музыке, обращаться с глобусом, французскому и всем обычным талантам с тех пор как у вас появилась гувернантка? Я никогда не слышала такой нелепости! — продолжила она, приходя в возбуждение. — Единственная дочь! Если бы у него было полдюжины девочек, тогда в этом был бы какой-то смысл.
Молли не ответила, но сдерживалась из последних сил. Миссис Киркпатрик поглаживала ее ладонь более настойчиво, чем прежде, надеясь, что подобное выражение сочувствия помешает девушке сказать что-нибудь неразумное. Но ласки стали досаждать Молли
Возможно, для всеобщего спокойствия оказалось удачным стечением обстоятельств то, что именно в этот момент объявили о приходе мистера Гибсона. Излишне говорить, как появление персоны противоположного пола в мужском или женском обществе усмиряет небольшие разногласия и всеобщее беспокойство. Это был тот самый случай. При появлении мистера Гибсона миледи сняла очки и расправила складки на лбу. Миссис Киркпатрик умудрилась покрыться подходящим румянцем, а что касается Молли, ее лицо осветилось радостью, и подобно тому, как солнечный свет освещает пейзаж, улыбка обнажила ее белые зубы, а на щеках появились милые ямочки.
Конечно, после первого приветствия миледи пришлось поговорить с доктором наедине, а Молли и ее будущая мачеха прогуливались по саду, обхватив друг друга за талию, или рука об руку, как малые дети. Миссис Киркпатрик активно проявляла нежность, Молли оставалась безразличной и чувствовала ту странную робость, которая заставляет чувствовать себя неловко, принимая ласки от человека, который вам не по сердцу.
Подошло время раннего ужина. Леди Камнор ужинала в тишине своей комнаты, в которой до сих пор оставалась пленницей. Несколько раз за время трапезы Молли посещала мысль, что ее отцу не нравится его положение немолодого влюбленного, так явно ожидающего брака, как это следовало из нежных речей и косвенных намеков миссис Киркпатрик. Мистер Гибсон пытался устранить из разговора любые оттенки радужной сентиментальности и ограничиться сущностью дела. И когда миссис Киркпатрик упорно продолжала задерживаться на их будущих отношениях, он настаивал на том, чтобы рассматривать их в самом прозаичном свете. И это продолжалось даже после того, как мужчины вышли из комнаты. Старый стишок, который Молли слышала от Бетти, всплыл в ее памяти и не давал покоя.
Там, где двое,
Третий — лишний.
Но куда она могла поехать в тот чужой дом? Что она должна делать? Слова отца вывели ее из рассеянности и задумчивости:
— Что вы думаете о плане леди Камнор? Она говорит, что посоветовала вам взять Молли погостить в Эшкоме, пока мы не поженимся.
Миссис Киркпатрик упала духом. Если бы только Молли была так добра и снова заявила свой протест, как она это сделала при леди Камнор. Но если предложение сделает отец, то дочь воспримет его по другим углом, нежели когда оно прозвучало из уст чужой женщины, будь она даже такой знатной. Молли ничего не ответила. Она выглядела бледной, задумчивой и взволнованной. Миссис Киркпатрик пришлось говорить за себя.
— Это был бы замечательный план, только… Что ж, мы знаем, почему нам лучше этого не делать, разве не так, дорогая? И мы не расскажем папе из боязни, что он станет самодовольным. Нет! Думаю, я должна оставить ее с вами, дорогой мистер Гибсон, чтобы вы провели эти последние несколько недель наедине. Было бы жестоко увозить ее отсюда.
— Но вам известно, моя дорогая, я называл вам причины, по которым Молли не может сейчас находиться дома, — пылко произнес мистер Гибсон. Чем больше он узнавал свою будущую жену, тем больше понимал, необходимо помнить, что со всеми своими слабостями она сможет встать между Молли и такими происшествиями, которое недавно случилось с мистером Коксом. Поэтому одну из главных причин совершенного им шага он всегда помнил, несмотря на то, что она ускользала с зеркальной поверхности памяти миссис Киркпатрик, не оставляя ни единого следа. Теперь она вспомнила о ней, посмотрев на встревоженного мистера Гибсона.
Но что почувствовала Молли, услышав последние слова отца? Ее отослали из дома по какой-то причине, которую держат в тайне от нее, но о которой рассказали этой чужой женщине. Существовало ли между этими двумя полное доверие, не распространяющееся на нее? Будет ли она и то, что ее касается… хотя как, она не знала… обсуждаться между ними впредь, а она будет оставаться в неведении? Острая боль ревности пронзила ее сердце. Теперь она могла поехать в Эшком или куда-либо еще. Думать больше о счастье других, чем о своем собственном, было прекрасно, но разве это не означало забыть о собственной индивидуальности, подавить всю нежную любовь и острые желания, что являлись частью ее самой? Или только убив в себе эти желания, она могла обрести покой? Блуждая в этой путанице вопросов, она едва ли слышала, о чем идет разговор. Третий и в самом деле был лишним, когда между двумя царило полное доверие. Молли была абсолютно несчастна, ее отец, казалось, не замечал этого. Он был занят обсуждением планов со своей будущей женой. Но он заметил это и остро переживал за свою маленькую девочку, только он полагал, что для будущей семейной идиллии будет лучше, если он не позволит Молли облечь ее нынешние чувства в слова. Это был его основной замысел — подавить эмоции, не показывая своего сочувствия. И все же, когда он должен был уезжать, он взял Молли за руку и задержал ее в своих ладонях, но совсем иначе, чем это делала миссис Киркпатрик. Его голос смягчился, когда он прощался со своей дочерью, и добавил слова «Благослови тебя Бог, дитя» — столь непривычные для него.
Молли мужественно держалась весь день. Она больше не показывала злости, антипатии, досады или сожаления. Но, оставшись наедине с собой в экипаже Хэмли, она разразилась потоком слез и плакала до тех пор, пока не приехала в деревню Хэмли. Она тщетно пыталась улыбнуться, чтобы стереть все следы горя со своего лица. Она только надеялась, что сможет незаметно подняться в свою комнату и умыть глаза холодной водой, прежде чем ее заметят. Но в холле она столкнулась со сквайром и Роджером, вернувшимися с послеобеденной прогулки в саду, которые радушно помогли ей выйти из экипажа. Роджер тут же заметил ее состояние и сказал:
— Мама ожидала вашего приезда в этот час.
Он вел Молли в гостиную, но миссис Хэмли там не было. Сквайр остался поговорить с кучером об одной из лошадей, поэтому молодые люди оказались в комнате наедине.
Роджер заметил:
— Боюсь, вы провели очень утомительный день. Я думал о вас несколько раз, потому что знаю, как неловко себя чувствуешь с этими новыми родственниками.
— Благодарю вас, — ответила она дрожащими губами, готовая снова расплакаться. — Я старалась помнить, что вы говорили, и думать больше о других, но порой это так трудно. Вы ведь знаете это?
— Да, — серьезно ответил Роджер.
Он был доволен ее простым признанием, что она приняла во внимание его совет и постаралась следовать ему. Но он был очень молод и искренне польщен. Возможно, именно это заставило его предложить еще совет, но на этот раз он был явно смешан с сочувствием. Роджер не хотел вытягивать из нее признание, которое, он понимал, с легкостью могла дать такая простодушная девушка, но ему хотелось помочь, дав ей несколько правил, на которые он научился полагаться.
— Это трудно, — продолжил он, — но со временем вы будете намного счастливее.
— Нет, не буду, — ответила Молли, покачав головой. — Будет очень глупо, если я стану убивать себя и жить, стараясь быть такой, как нравится другим. Я не вижу этому конца. Так я никогда не смогу жить. А что касается счастья, о котором вы говорите, я никогда больше не буду счастлива.
В том, что она сказала, была неосознанная глубина, и в эту минуту Роджер не знал, что ответить. Было легче обратить внимание на утверждение девушки семнадцати лет, что она никогда не будет счастлива.