Жены-мироносицы
Шрифт:
— Этого он есть не будет. Ни вина, ни сикера [39] он вообще не пьет. А ест очень мало. Говорят, что когда он был в пустыне, то питался диким медом и акридами [40] .
Затем он зажег факел и повел Иоанну в подвал дворца. Они прошли по нескольким темным переходам и вошли в довольно-таки просторный коридор, вдоль стен которого имелось несколько загороженных решетками помещений. Стражник укрепил факел на стене, и его яркое пламя осветило одну из зарешеченных камер. Глаза Иоанны привыкли к темноте, и она увидела пророка. Иоанн спокойно подошел к решетке и так же спокойно ровным голосом спросил:
39
Сикер — вид браги из перебродившего зерна.
40
Акриды —
— Пришла попрощаться?
— Я принесла тебе еду.
— Пусть там, наверху, едят и веселятся. Моя же пища — от Духа Божия приходящая. Вскоре эти узы уже не удержат меня, и я уйду к Тому, Кто послал меня возвещать и свидетельствовать правду Божию.
— Кто же Он, о Ком ты свидетельствуешь? — робко спросила Иоанна.
— Ты увидишь Его сама и последуешь за Ним. И будешь лицезреть славу Его.
Эти таинственные слова пророка глубоко взволновали Иоанну. Она уже не помнила, как вышла из дворцового подвала, как пришла к себе в комнату, и только там вдруг вспомнила слова пророка, что узы темницы вскоре будут не властны над ним. «Значит, его освободят?» — подумала Иоанна, и тут же другое, глубинное чувство подсказало ей, что эти слова говорят об ином. Тоскливое ожидание ужасных и непоправимых событий сжало сердечко Иоанны, и она горько расплакалась.
Между тем как во дворце велись приготовления к празднику, в покоях Иродиады тоже готовились к этому знаменательному дню. Дочь Иродиады Саломея пошла статью и красотою в мать. В свои двенадцать лет она была уже вполне зрелой девицей. И мать серьезно задумалась о судьбе своей дочери, подбирая ей жениха. И этот день она возлагала особенные надежды на Саломею: ведь как-никак, приедет много и знатных гостей. Иродиаде пришла в голову дерзкая мысль удивить гостей танцем своей дочери. Воспитательница Саломеи была египтянка из профессиональных танцовщиц. Этому искусству она обучила и дочь Иродиады. Гибкая и изящная Саломея усвоила все тонкости восточного танца-пантомимы в совершенстве. Конечно, танцевать для женщины, да еще знатной, в собрании мужчин считалось недопустимым нарушением приличий, принятых на Востоке. Только рабыням в угоду своим господам позволялось, легко одевшись, плясать во время пиров. Но Саломея, воспитанная как современные ей гречанки или римлянки, не была подвержена стыдливости своих соплеменниц. Да и большая часть гостей будет как раз из той категории, что мало ценят отеческие обычаи, а более стараются угодить римлянам. А у тех все позволено. Тем более танец-пантомима исполняется в специальной маске и в случае чего можно и не открывать лица. Итак, Иродиада решила сделать мужу необыкновенный подарок, чтобы он и впредь ценил ее смекалку и умение устраивать все в этой жизни к изрядной пользе и удовольствию.
Гости стали съезжаться еще накануне празднества. Иоанне было поручено размещать жен прибывающих гостей. В одном из роскошных залов дворца Иродиада готовилась дать праздничный ужин для женской половины приглашенных [41] . Прибыли не только все знатные вельможи и военные чины Иудеи и Галилеи, но и многие знатные римляне из Сирийской провинции. Прибыл Лисаний, правитель Авилинии — Сирской области между горами Ливаном и Антиливаном, примыкавшей с северо-востока к Галилее. Такого собрания знатных лиц еще не было в этом дворце. Чтобы развлечь прибывших на празднество, в пустыню перед Мертвым морем было выпущено три льва, привезенных в клетках из Египта, и устроена на них охота. Охота получилась поистине царской, если не считать того, что лев до смерти задрал одного из слуг, находившихся в оцеплении. Но это никого из гостей не огорчило, а лишь подзадорило. Между тем лев, вырвавшись из оцепления, устремился вдоль берега озера. В погоню припустили все, но добыча выпала командующему сирийским гарнизоном трибуну Патию Флору. Маленький и толстенький Патий потом очень гордился этим и преподнес шкуру льва в подарок тетрарху.
41
Обычай Востока не только не позволял женщинам садиться за один пиршественный стол с мужчинами, но даже показываться там, где они пировали.
Но вот настал день праздника. Все гости-мужчины, по римскому обычаю, перед ужином пошли в баню. Уже там, у бассейнов, изрядно разогревшись галилейским вином, в пиршественный зал шли навеселе. В роскошном зале дворца, отделанном розовым мрамором, гости расположились большим амфитеатром. Окна зала и колонны были увешаны гирляндами восхитительных цветов. Музыканты заиграли на флейтах и струнных инструментах. Слуги один за другим входили в зал и подносили гостям чаши для омовения и полотенца. Затем появились слуги со всевозможными яствами, и пиршество началось. Гости вставали поочередно и, провозглашая здравицы Антипе, выпивали свои кубки до дна. Тут же снова садились и начинали пожирать деликатесы, щедро выставленные на столе. Когда подавали вторую смену горячих блюд, никто уже никого не слушал. Каждый выкрикивал что хотел. На жонглеров и акробатов, выступавших перед пирующими, никто не обращал внимания. Все наперебой говорили, не заботясь о том, будут ли они услышаны. Но тут вдруг ритмично забили литавры, мелодично зазвенели колокольчики, и на середину зала выбежала девушка. Легкий светло-зеленый шелк облегал ее стройный стан, не скрывая за своей прозрачностью изящные формы тела девицы. Золотистые ленты, охватившие ее голову, трепетно развивались от движений красавицы вместе с мягкими прядями вьющихся волос. Лицо ее наполовину скрывала золотисто-пурпурная маска. Девушка словно порхала по залу, казалось, не касаясь пола. Она в такт музыки и звонких бубнов, то выгибалась, словно у нее вообще не было костей, то вдруг пружинисто разгибалась и кружилась так, что ее фигура свивалась в причудливую спираль. То гарцевала как строптивая лошадка, высоко подбрасывая колени, то начинала изображать страсть куртизанки, обольщающей невидимого любовника. Мужчины сидели, завороженные музыкой и движением танцовщицы, забыв обо всем на свете. И когда танец закончился, они все еще сидели словно в оцепенении. А потом вдруг разом все закричали, восторженно прославляя танцовщицу. Девушка поклонилась публике и хотела удалиться, но ее окликнул сам тетрарх:
— Я повелеваю тебе, красавица, сними маску.
Девица сперва замешкалась, но потом решительно сдернула маску, и перед Антипой предстала его падчерица. Гости снова стали громко выражать свои восторги. Антипа охнул от удивления и потом, обращаясь к гостям, с гордостью заявил:
— Это моя дочь Саломея.
И опять послышались возгласы удивления и восхищения. Ирод был на седьмом небе от счастья. Он с гордостью обводил торжествующим взглядом ряды амфитеатра — полюбуйтесь, как у меня все хорошо!
— Послушай, Саломея, — обратился он к девице, — ты порадовала мое сердце, и я готов тебе дать все, что ты пожелаешь. Хоть половину моего царства. Проси.
Девица растерянно захлопала своими длинными ресницами, а среди гостей послышались смешки. Это неприятным отзвуком задетого самолюбия отозвалось в сердце тетрарха.
— Слышите, вы все, я — Ирод Антипа, тетрарх Галилеи и Переи, клянусь всеми своими сокровищами, что исполню любую просьбу этой девицы.
Саломея вдруг повернулась и быстро убежала, чем очень развеселила гостей. Застолье снова пошло своим чередом. Но когда в зал вновь вбежала запыхавшаяся танцовщица, все смолкли, и любопытные взоры гостей обратились на Саломею. В тишине зала прозвучал ее звонкий голос:
— Хочу, чтобы ты дал мне на блюде голову Иоанна, прозванного в народе Крестителем.
Если бы гром раздался среди ясного неба, то и он бы меньше поразил гостей, услышавших от девицы такое странное желание. Все стали переговариваться между собой, а девочка стояла и ждала ответа. Антипа нахмурился и задумался. Сидящий с ним рядом тетрарх Авилинии Лисаний язвительно сказал:
— Не всякий правитель силен исполнить свои клятвы.
— Нет, — взревел вдруг пьяным голосом тетрарх, — пусть знают все, что сын великого царя Ирода достоин своего отца. Пусть будет так, как она пожелала. Эй, Иосиф, — крикнул он начальнику своей охраны, — немедленно принеси мне голову Иоанна на блюде.
Все гости дружно поднялись со своих мест и, подняв кубки с вином, стоя приветствовали решительность Ирода Антипы, говоря что он достоин быть царем, как и его отец. Вино снова полилось рекой.
ГЛАВА 21
По каменным ступеням лестницы подвала стучали крепкими подошвами сандалий три пары солдатских ног. Когда коридор темницы озарился бликами от горевших факелов, Иоанн уже стоял возле решетки, держась за нее руками. Начальник охраны отпер замок и вошел в камеру. Иоанн открыто смотрел в глаза стражнику. Тот несколько смутился, но уже в следующую минуту молча вынул свой меч из ножен. Зловещая мелодия трущегося о ножны клинка заставила вздрогнуть пророка. Но в следующее мгновение Иоанн выпрямился, без тени смущения посмотрел на блестевший в свете факелов заточенный металл и перевел взгляд на своего палача. В этом взгляде было спокойствие человека, уже не раз пережившего собственную смерть и теперь встречающего ее как избавление от тяготы ожидания. Узник встал па колени и склонил голову. Меч, словно блеснувшая молния, упал с высоты размаха, и вместе с его падением на каменные плиты подвала с гулким стуком упала голова величайшего среди рожденных женщинами человека.
Спускаясь из пиршественного зала в дворцовую кухню, Хуза вдруг покачнулся и, придерживаясь рукой за стену, присел на прохладные каменные ступени лестницы. Ему больше не хотелось двигаться. «Вот так бы сидеть и ничего не делать, — подумал Хуза, блаженно прикрыв глаза, — но если я еще немного посижу, то уже не встану. Надо вставать». В это время на его лоб опустилась рука. Он почувствовал сразу, что это может быть только одна рука во всем мире. Рука его жены.
— Тебе плохо? — услышал он заботливый голос Иоанны.