Женя и Валентина
Шрифт:
— Пусть женщины идут домой к детям, а мы узнаем, когда выдают справки и как вообще это делается.
Как только женщины ушли, Степан сразу повеселел, и Жене стало полегче. Они шли по больничной аллее и потихоньку оттаивали. Тяжелые сутки эти кончились, все было позади.
— Отсюда будете хоронить или из дому? — спросил Женя.
— Что ты! — сказал Степан. — Из дому. Юлька хочет, чтобы люди с бабкой попрощались, а бабка с домом. Завтра заберем, послезавтра хоронить.
Гроб стоял не на столе, а на двух табуретках. Когда Женя с шапкой в руке вошел в комнату, он не сразу понял, почему баба Васса лежит
Мужчин в комнате не было. Мужчины входили, минуту стояли у стены и, осторожно ступая, выходили.
В пальто и платках вокруг гроба сидели женщины. Дом был выстужен, печка не топилась, и двери почти не закрывались. Под тюлем было видно желтое неподвижное лицо. Когда Женя вошел, Юлька, сидевшая в голове гроба, отвернула тюль, чтобы Женя мог посмотреть на бабу Вассу.
Юлька устала от плача и причитаний, но когда кто-то новый входил, она опять принималась причитать. Поправив тюль и посмотрев на лицо покойницы, она вскинулась:
— Васса моя, простишь ли мне, что я тебя ругала? Злые языки уже разносят, что мы тебя в больницу умирать отвезли! Да как это я могла тебя не везти, золотая Васса! Мы тебе «скорую помощь» вызывали, все вместе тебя спасали, спасти не могли.
Гроб был просторный, сбитый из необструганных досок, обтянутых красной материей. Женя прикинул — тяжело будет выносить сквозь узкий коридорчик и сени. Еще он заметил: все в этой холодной комнате тепло одеты, а на покойнице то ли платье, то ли тонкий костюм и тапочки на войлочной подошве.
Женя приехал сюда прямо с завода. Валентина приехала раньше. Она сидела рядом с Антониной Николаевной и плакала тихо, без причитаний. Женя не знал, что мать собирается на похороны, но не удивился, увидев ее здесь. Когда кто-то умирает, собираются все родственники. Немного удивило Женю, что среди других женщин мать кажется маленькой.
Рядом с Антониной Николаевной сидела глухая бабка, мать Надежды Пахомовны. Юлькина соседка, тоже глухая старуха, известная всей улице бывшая блатнячка по прозвищу Зоя Косая, сказала ей:
— Смотришь, смотришь — ничего не понимаешь. Лучше бы ты умерла. — И тем же громким несмущающимся голосом спросила у Юльки: — Костюм на Вассе чистый?
— Чистый, чистый, — сказала Юлька. — Она же все его в узелке держала. Я у нее спрашивала: «Чего ты его не надеваешь? Чего не носишь?» — «Жмет». Теперь не жмет! — И сорвалась на причитания: — Да ты ж всегда шутила! Кто ж теперь будет шутить?!
Все эти дни Женя испытывал какое-то давление. Ни дома, ни на работе оно не отпускало его. Бабу Вассу он не жалел: почти не знал ее. Юлькина дочь Настя, которая эти два дня жила у них, тоже как будто не жалела бабку, ни разу даже не вспомнила о ней, и Женя очень удивился, когда услышал, что она плачет во сне. Когда он вошел в эту комнату, он почувствовал, как усилилось давление. Оно шло от этого желтого лица.
Жене и раньше приходилось участвовать в похоронах. Умирали дореволюционные старики и старухи — Женины родственники. Женя приходил, когда надо было уже выносить, брался за гроб в широкой его части и нес, напрягаясь, видя перед собой пепельные волосы и желтый лоб. Он очень скоро об этом забывал. Женя был молод, и жизнь все прибывала в нем. Это ощущение прибывающей жизни было очень сильно. И было оно как бы не только его собственным, а историческим. Женины сверстники, которые росли вместе с молодым государством, очень хорошо бы поняли его. Военная, революционная смерть казалась тем более героической и жертвенной, что случалась она на пороге возможного
Дважды Женя перенес смертельную опасность, но было в ней что-то несерьезное, лихое, и страха смерти он не почувствовал. В туристском палаточном лагере на Черноморском побережье он заигрался в домино, а потом взял электрический фонарик, чтобы посмотреть что так сильно шуршит в кустах. До кустов он не дошел — электрический луч отразился в воде. Палатки стояли в долине почти пересохшей горной речушки. Воды в ней едва хватало на то, чтобы утром умыться. Женя быстро всех разбудил. Но они успели только три раза сходить с вещами от лагеря до ближайшей возвышенности. Третий раз они уже шли по колено в воде. Женя и еще двое пошли в четвертый раз — им казалось, что кто-то остался в лагере. К лагерю они прошли, а вернуться уже не могли — вода валила. Пришлось пробиваться к ближайшей возвышенности, на которой росли деревья. Они взобрались на деревья и перекликались в темноте. Внизу, метрах в пятистах по течению, был пионерский лагерь. Брезентовые домики-палатки стояли на деревянных щитах. Домики эти были пусты — днем ребят на автобусах отвезли на железнодорожную станцию, утром должна была приехать новая смена. В домиках горело электричество. Было видно, как гас в очередном домике свет: вода поднимала щит, и домик уносило на нем в море. Вода залила и автобусы, стоявшие рядом с домиками. В автобусах замкнуло электрические сигналы. Гудели автобусы, ревела вода, а низкорослое дерево, на котором сидел Женя, казалось, вот-вот поплывет.
Утром Женя увидел воду прямо под ногами, а берег — в значительном отдалении. Вода несла коряги, деревья со свежей листвой, несла овец и коров. Их захватило где-то в горах. Люди на берегу пытались вытащить коров, набрасывали им на рога веревки. Появилась пожарная машина. Пожарники покричали, помахали руками и уехали. А через час пришли бойцы. Один обвязался веревкой, зашел повыше и прыгнул в воду. Три раза он промахивался, потом попал-таки на Женю. Когда их вытащили, Женя сам обвязался веревкой и вытащил товарищей.
Вода ушла так же быстро, как и появилась. Дожди в горах прекратились.
И второй раз Женя едва не утонул. На двухмачтовом парусном катере они плыли вдоль Черноморского побережья. Плыли ночами, потому что ночью дул бриз — береговой ветер, — а днем было тихо. Ночью они и попали в шторм и опрокинулись. У них была ракетница. Женя успел выстрелить. И было удивительно, что в такую ночь сигнал заметили и их самих нашли.
Если бы Женя задумался об этом, он, может быть, и решил, что спортом занимается потому, что сильнее всего чувствует в себе жизнь, когда, разогретое солнцем, пахнет сухое, шлюпочное дерево. Когда воздух над водой накаляется, как в печи, и вальки на веслах делаются горячими. Этот запах чистого нагретого шлюпочного дерева жил в нем всегда.
Женя смотрел на желтое лицо под тюлем и думал, что, наверно, сильно устал, и еще думал, что старуху надо бы уже похоронить. Он вышел во двор. Было холодно, и Женя направился в недостроенную Гришкину хату. Запора на двери не было, но полы уже были настланы, топилась печь. Гришка в цинковой ванне делал глиняный замес. И стены и полы в хате были цвета замеса — серые, нештукатуренные, некрашенные. На Гришке были ватник и заляпанные брюки. Он сказал Жене:
— Надо закончить хату. Дурак — не сделал вовремя. Теперь я поштукатурить не успею.