Жертва всесожжения
Шрифт:
Вивиан тихо застонала, открыв здоровый глаз.
– Все в порядке, – тихо сказала я, – все хорошо.
Так я и сидела, держа ее на руках, укачивая, задницей в цветах, ноги наружу. Я устояла в обществе вампиров, оборотней, людей-слуг и поджигателей, но пара высоких каблуков – и я села на задницу. Тщеславие, имя тебе – женщина. Хотя тот, кто это написал, никогда не видал обложек глянцевых журналов.
Тигровый парусник величиной почти с мою ладонь запорхал у меня перед глазами. Он был бледно-желтый с резкими коричневыми полосами на крыльях. Полетав над Вивиан, он сел на мою
Третий, быть может, раз в жизни у меня на коже паслась бабочка. Я не пыталась ее прогнать – она была прохладной. Она медленно шевелила крылышками, слизывая соль, и крошечными ножками переступала по моей руке.
Черри вышла из дому и вытаращила глаза, увидев меня.
– Ты ранена?
Я покачала головой, осторожно, чтобы не спугнуть бабочку.
– Просто нет опоры, чтобы встать.
Черри присела возле нас с Вивиан, и бабочка порхнула прочь. Черри посмотрела ей вслед.
– Никогда не видела, чтобы бабочки так делали.
– Она слизывала соль с моей кожи. Бабочки и на собачьем дерьме, и на гнилых фруктах тоже пасутся.
Черри состроила гримасу:
– Спасибо за разоблачение идиллии.
Она встала на колено, взяла Вивиан из моих рук и поднялась. Вивиан застонала, когда Черри покачнулась, ища равновесие. Подъем тяжестей – это не только сила, это еще и балансировка, а бесчувственное тело – не лучший балансир.
– Руку тебе дать?
Я покачала головой и встала на колени.
Черри поверила мне и пошла к дому. Она оказалась умнее, чем я сперва подумала. Конечно, если бы я провела целую ночь на нежном попечении Падмы, я бы тоже могла не произвести хорошего впечатления с первого взгляда.
Я пыталась распрямить примятые цветы, когда бабочка вернулась. Она запорхала у моего лица, и я ощутила щекотание силы. Было бы сейчас темно, я бы сказала «вампир», но был яркий день.
Поднявшись, я вытащила из кармана пальто браунинг. Яркое полосатое насекомое плескало возле моего лица тонкими, как бумага, крылышками. То, что секунду назад было забавным, стало зловещим. Впервые в жизни я отогнала бабочку, будто это была какая-то мерзость. Может, и была на самом деле.
Я не хочу сказать, что эта бабочка была вампиром в буквальном смысле. Вампиры не умеют перекидываться – насколько мне известно. Да, но и появляться при дневном свете они тоже не умеют. А эти, из совета – знаю ли я, на что они на самом деле способны?
Бабочка полетела к лесу на дальнем конце дорожки. Вернулась и стала летать туда и обратно, будто ждала меня. Я встряхнула головой. Чувствовала я себя по-дурацки, держа пистолет в присутствии одной только бабочки. Но там же и еще что-то есть? Я стояла посреди летней жары, солнце припекало голову. Ничего мне здесь не должно угрожать – от вампиров по крайней мере. Если они правила поменяли, это нечестно.
Я готова была бежать в дом и звать на помощь, когда заметила кого-то. Кто-то высокий, в плаще
Я уставилась на эту высокую фигуру в переливающемся белом плаще. Он стоял неподвижно, как мраморный. Даже мистер Оливер, самый старый вампир, которого я в жизни видела, прямого солнечного света избегал. А этот Уоррик тут стоит, будто призрак, который освоил хождение при свете. Конечно, он сейчас не шел. Он стоял в покачивающихся тенях деревьев. На открытый солнечный свет на поляне он не пытался выйти. Может быть, если бы не эта полоска тени, он бы вспыхнул синим пламенем. Может быть.
Я пошла к нему, напрягая все чувства, но никакой посторонней силы, кроме исходящей от него, не ощутила. Конечно, это могла быть засада, западня, но я так не думала. На всякий случай я остановилась на приличном расстоянии. Если замечу какое-то движение, смогу заорать, позвать на помощь и помчаться к дому. Даже пару выстрелов успею сделать.
Уоррик стоял, склонив голову так низко, что лицо его было полностью скрыто капюшоном. Он был неподвижен, будто бы и не знал, что я здесь. Только ветерок еле шевелил складки белого плаща. Рыцарь был похож на статую, закрытую чехлом.
Чем дольше он так стоял, тем более жутким мне это казалось. Я не выдержала первой.
– Чего ты хочешь, Уоррик?
По закрытой плащом фигуре прошла дрожь, и Уоррик медленно поднял голову. По мужественному, сильному лицу распространилось гниение. Кожа была черно-зеленой, будто этот тонкий слой тканей выдерживался в столетиях смерти. Даже синие глаза потускнели, как бельма, как у рыбы, которая так давно уснула, что уже не годится для еды.
У меня отвисла челюсть. Можно было бы подумать, что я уже ничему не поражусь после того, что Иветта с ним сделала, но это оказалось не так. Есть зрелища, к которым привыкнуть трудно.
– Это Иветта тебя наказывает?
– Нет, нет, моя бледная госпожа спит во гробе. Она ничего не знает о том, что я здесь.
Только голос его остался «нормальным» – сильным и твердым. Совсем не подходящим к тому, что сталось с телом.
– Что с тобой происходит, Уоррик?
– Когда солнце взошло, я не умер. Я решил, что это знак от Бога. Что Он дает мне позволение окончить это нечистое существование. Что Он позволил мне последний раз ходить в свете. Я вошел в свет восходящего солнца, и я не сгорел, но случилось вот что.
Он выпростал руки из плаща, показав сереющую кожу. Ногти у него почернели, и кончики пальцев съежились.
– Это заживет? – спросила я.
Он улыбнулся, и даже при его страшном виде это была улыбка надежды. Разложившееся лицо излучало свет, ничего общего не имеющий с вампирской силой. Над ним порхала бабочка.
– Скоро Господь призовет меня к себе. Я же все-таки мертвец.
С этим я спорить не могла.
– Зачем ты пришел сюда, Уоррик?
Вторая бабочка подлетела к первой, к ним присоединилась третья, и они закружились каруселью над головой мертвого рыцаря. Уоррик улыбнулся им.