Жертва
Шрифт:
– Второй, я Первый. Выходи на захват. Я останусь на объекте.
– Вас понял. Выхожу.
Мужчина побежал в коридор. Ругань за окном усиливалась. Я вылезла из своего укрытия и поползла по полу в сторону коридора. Ноги не слушались, они волочились за мной. Я осторожно выглянула в коридор. Дверь на улицу была закрыта. Второго человека в маске нигде не было видно. И я поползла в сторону спальни Милы. Оказавшись внутри, добралась до окна на задний двор, еле встала на ноги и открыла его. Выбралась наружу и тихо закрыла окно за собой. Груша не лаяла. Она металась по заднему двору, приветствуя меня и мой запах. Я накладывала Груше еду. Я передавала миску Миле, которая выносила эту еду на
Груша позволила. Не только позволила, но и залезла ко мне. Я обняла собаку – двортерьера – и тут же согрелась. И даже смогла уснуть. Меня разбудила Мила. Она подсунула миску с едой для груши, а я тихо окликнула ее.
В собачьей будке я прожила пять дней. В туалет вылезала только по ночам. Ела кашу с тушенкой, пила воду из собачьих мисок. От меня воняло хуже, чем от Груши. И все равно собака ни разу не залаяла на меня. Все равно, собака спала рядом со мной. Когда охрану с дома сняли, Мила забрала меня назад. Я стояла в ванной точно так же, как стояла в душевой кабине сейчас. Я упиралась руками в стену, радуясь тому, что могу помыться. Что смогу сходить по-человечески в туалет. Что смогу спать на диване в подвале, и есть из тарелок. Что снова стану человеком, а не собакой, живущей в чужой будке.
Я встрепенулась, стряхивая с себя наваждение. И обернулась. Дверь в душевую кабину была распахнута, а напротив стоял Одьен в своем хирургическом костюме.
– Я тебя звал, – произнес он. – Но ты не отвечала…
Я повернулась к нему лицом. Вода лилась на голову, пряди длинных волос наползли на лицо.
– Алексис! – Одьен встревоженно смотрел на меня.
Я приблизилась к нему, и он не отступил. Протянула руки, обняла за плечи и впилась в его губы. И он ответил. Ладони коснулись моих бедер, он втащил меня назад в кабину и прижал к пластиковой перегородке.
Я пропала. Принципы, правила… Я отказалась от них. Я хотела его. Хотела здесь и сейчас.
Его язык проникал в мой рот, и я заплетала его в узел. Я сама раздевала его. Стянула мокрую рубашку. Стянула штаны и белье. Его бедра коснулись моих бедер, и я сильнее прижалась к нему. Его грудь сдавила мою грудь, и я потерлась о него. Его руки заскользили по моей спине, и я сжала его плечи в своих пальцах. Он возбуждал меня, он пожирал меня, и я хотела, чтобы он взял все, что я собиралась ему дать.
Я почувствовала, как стала влажной. Как живот свело судорогой в предчувствии удовольствия. Он приподнял меня за бедра, и я покорно обвила его тело ногами. Как же мне хотелось ощутить его, почувствовать, как он проникает в меня, и мы сливается в одно целое. Его губы закусывали мои губы, его язык ласкал мой язык, его дыхание стало моим дыханием. Его пальцы заскользили по моему бедру и прикоснулись к влаге, собравшейся во мне.
Он обжигал. Каждое движение языка, каждое прикосновение его губ, ласки его пальцев, – все разливалось огнем внутри и требовало, требовало принять это и потушить пожар. Я поняла, что больше не могу терпеть. Мне холодно, мне одиноко, и я хочу, чтобы он согрел меня изнутри, чтобы заполнил мою пустоту. Он прикоснулся ко мне и медленно, очень медленно вошел. Толчок – и тело затрепетало, плавное движение – и стон застрял в горле. И тогда я ощутила это. Нечто, чего никогда не ощущала ранее. Словно в первом измерении я забрала часть его Потока. То же ощущение. То же чувство истомы, которая накрывает тело, сродни оргазму. Толчок. И я будто отдала этот Поток, а вместе с ним и часть своего собственного Потока. Одьен застонал. Он задрожал. Толчок. Меня снова накрыло. Движение внутри – и накрыло его. Как будто мы обменивались своими Потоками, словно отбивали ракеткой мяч на теннисном корте. Когда палач отдает часть Потока, это называется «выброс». Да, с каждым его толчком у меня случался именно выброс. И, черт побери, Одьену это нравилось так же, как и мне.
Я почувствовала его губы на своей шее, его дыхание за моим ухом, я услышала его голос, обращенный ко мне. Он шептал мое имя. Он звал меня за собой.
Я вжалась головой в пластик за своей спиной и выгнулась, что было сил. И он не остановился, не дал мне возможности передохнуть. Меня затрясло. Его движения набирали темп, я и не хотела, чтобы он останавливался. Пружина сжалась в моем теле до предела, грозя раздавить меня своим натиском, разорвать своим освобождением. Я погрузила пальцы в кожу его спины. Я закрыла глаза, ощущая, что вот-вот распадусь. Я сжала зубы, чтобы не закричать сейчас. Он приподнял меня еще выше, вторгаясь в самую суть, и судорожная волна экстаза поглотила мое тело.
– Одьен! – позвала я и перестала существовать.
Больше не было Алексис. Не стало и Алены вместе с ней. Мы обе растворились в звуке падающей на нас воды. Мы обе проникли в тихий шепот его голоса и потерялись в нем. Мы полыхали, поглощенные проникновением Потока, что он подарил нам. И это не было ни на что похоже! Мы были всесильны, мы могли сокрушить весь мир. Мы обе двинулись ему навстречу в последний раз и ощутили взрыв внутри себя, когда он, разлетевшись на осколки вместе с нами, закончил этот танец.
Я открыла глаза и только тогда поняла, что гасну, как уголек, как только что потушенный фитиль. Что же это такое? Ощущение, когда каждая твоя клеточка существует сама по себе, когда земля больше не притягивает к себе, когда все невозможное – возможно, и, в то же время, абсолютно все равно, что произойдет в следующий миг.
Он мог отпустить меня. Он мог оставить меня здесь одну и сказать, что я сама во всем виновата. Что совратила его, и продолжения у одноразового секса не будет. Но он провел носом по моей щеке и поцеловал меня. Нежное прикосновение его губ обволокло мое тело, движения его языка согрели меня больше, чем то, что я испытала только что.
Не знаю, сколько времени мы провели в той самой душевой кабинке. Он продолжал целовать меня, а я все отвечала ему, не в силах отпустить и отстраниться. Когда, наконец, мое тело заскользило вниз, и стопы коснулись теплых пальцев его ног, я поняла, что все равно прижимаюсь к нему, что все еще не могу его отпустить.
Он погладил меня по спине, зарылся носом в волосы и стоял так, не шевелясь и не пытаясь отстраниться. В тот миг я не чувствовала опустошенности внутри себя. Не было места и страху в моем сознании. Я была полна сил. Поступки, последствия… Он давал мне обещание. Не словами – действиями своими он говорил мне, что все это что-то значит.
Я думала, что это что-то значит. Я верила, что это – начало чего-то очень большого и важного для меня. Как же я ошиблась тогда…
Когда в мое сознание закралось первое сомнение? Когда он не пришел ко мне в ординаторскую, хотя я рассчитывала увидеть его еще раз до прихода коллег на работу? Когда разбудил в семь утра, обратившись официально? Может, когда не спросил, что же я делаю сегодня вечером, кроме того, что собираюсь выспаться?
Я не стала беспокоить его, ссылаясь на правила, которые сковывали нас. Я не зашла к нему в кабинет без приглашения, когда очень хотелось заглянуть и просто улыбнуться, увидев его удивленное лицо. И он не пригласил меня к себе. Нет, не пригласил…