Жертва
Шрифт:
Когда духан опустел, Квливидзе, подтянув цаги, приказал духанщику закрыть дверь на засов и никого не впускать. Он, Квливидзе, ждет одного друга, с кем, наконец, хочет спокойно проглотить чашу вина и откушать кабана.
Только в полночь, когда духанщик и прислужники, утомленные, крепко спали, на всякий случай забрав с собой чучело обезьяны и сороку, кто-то отрывисто ударил два раза молотком.
Мествире приоткрыл защелку и сразу распахнул дверь. В духан вошли двое, закутанные в простые бурки и башлыки. Квливидзе пристально посмотрел на исполина в башлыке и, пораженный, вскрикнул:
– Георгий,
Саакадзе скинул бурку, и воины, забыв кровавую сечу у стен Горисцихе, бросились друг другу в объятия и трижды облобызались.
Квливидзе восхищен: «Вот сидит, как простой друг, большой сардар, о ком поют песни далеко за пределами Грузии и Ирана, кто славой затмил Нугзара Эристави, чьи богатства превышают все желания!»
Восторженно смотрел Нодар на Саакадзе, упивался его голосом и мысленно дал клятву в вечной верности полководцу азнауров.
Внезапно Квливидзе нахмурился. «Неужели это Георгий Саакадзе поднял меч у Горисцихе на азнауров, на ополченцев, собранных по его слову? Почему сейчас снова тянется к азнаурству?! Может, затевает измену? Кому?» И Квливидзе сердито выкрикнул:
– Князь Саакадзе, зачем пожаловал к нам?!
– Для тебя, Квливидзе, я азнаур.
– Нет, князь! Почему называешь себя азнауром?
– Мой дед был азнауром, я стал князем, но не это важно. Мои мысли и желания связаны с азнаурами.
Саакадзе говорил властно, убедительно. Он говорил о временной необходимости подчиниться обстоятельствам, использовать создавшееся положение и снова восстановить союз азнауров, разгромленный Шадиманом.
– Зачем?! – резко спросил Квливидзе.
– Для будущих битв и побед, – ответил Саакадзе, невольно остановив взор на серебряных нитях в черных усах испытанного воина. – Неужели ты рассчитываешь, азнаур Квливидзе, без борьбы отнять обратно землю от надменных владетелей?
– Царя потеряли. Картли перс топчет, время ли беспокоиться об азнаурских землях?
Чуть приоткрыв покров над своими планами, Георгий пытался внушить Квливидзе мысль о необходимости выдвинуть азнаурское сословие на первое место в стране. Это единственная сила, способная сейчас спасти Картли.
– О царе тоже не следует беспокоиться. Будет царство, найдется и царь. Больше надо думать, как освободиться от друзей и врагов, как бороться с князьями, надевшими чалмы не только на себя, но и на свои замки.
Квливидзе порывисто пододвинул скамью:
– Прямо скажи, Георгий, если жалеешь грузин, почему в бою у Горисцихе обнажил шашки? Почему с персами пилав кушаешь? Если стараешься для персов, почему Уплисцихе не окружил? Ты мне большими делами усы не крути, я о них сам позабочусь. Открыто скажи, с чем пришел? Враг? Друг? Всех запутал! Тебя уже никто не может понять!
– Очень жаль, что ты, азнаур Квливидзе, меня не понял, – сухо сказал Саакадзе. – Сейчас идем по скользкой тропе – неверный шаг, и все свалится в пропасть. Необходимо обезоружить князей их же оружием. Чалмы можете не одевать, но все азнауры, молодые и старые, Верхней, Средней и Нижней Картли должны явиться с покорностью к шаху Аббасу.
Едва дослушав, Квливидзе вскочил:
– Если азнауры меня спросят, скажу: кто раз грузинское достоинство потерял, на уважение народа
Наступило молчание. Неясные тени расплывались на сводах духана. Буйный ветер, скатившийся с гор, настойчиво дергал ставню, силясь вломиться в притихший духан. Но старый дуб, верный страж у окна, защищал его могучей грудью. Старый дуб гудел и стонал и все настойчивей стучал веткой в ставню, словно звал на помощь.
В очаге духана тихо потрескивали сухие обрезки лоз.
«Вот смесь благородства и ограниченности ума», – думал Саакадзе, пристально вглядываясь в отважного азнаура. Но Квливидзе убедить ни в чем нельзя, от своих наследственных устоев он никогда не отступит, спор бесполезен, но он единственный, кого сейчас слушаются азнауры, а что еще важнее – ему верит народ. Придется искать другой путь, а Квливидзе надо сохранить.
– Вот что, друг, тебе здесь оставаться опасно. Князья хорошо осведомлены, кто обнажил шашку у стен Гори. Скройся с семьей на время в Имерети и жди моего сигнала.
Георгий поднялся, накинул бурку, положил перед Квливидзе тугой кисет с золотыми монетами, подал руку мествире и быстро вышел.
Эрасти выбежал следом. За окном уныло звякнул конский убор, и послышался торопливый цокот.
Долго сидел в глубокой задумчивости Квливидзе и вдруг с просветлевшим лицом сказал:
– Э-э, Нодар, он снова наш! Скоро будем вместе охотиться на крупного зверя.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Ленивый весенний снег кружится над Горийской крепостью. Здесь размещены сарбазы и их начальники. Сарбазы ловят снежинки, смеются и зорко поглядывают вниз на извилистую тропу.
В просторных верблюжатниках лежат на соломе, поджав ноги, верблюды. Они смотрят на снег, поеживаются и жалобно кричат.
В царском дворце разместился шах с четырьмя законными женами, с их прислужницами, черными и белыми евнухами и большой свитой.
Ханы заняли просторные дома на улице «Трех чинар». Окруженные сарбазами и стражей, эти дома превратились в укрепленные крепости.
«Дружина барсов» разместилась в просторном помещении с куполообразной крышей, окруженном высокой каменной оградой, по ту сторону которой находился сад Саакадзе. На восточной стороне устроились Хорешани и Дато.
Георгий, Папуна, Нугзар и Зураб поселились в доме с широкой резной террасой, обвитой плющом. Сюда стремилась Русудан. Но Георгий, боясь предательства и шаха и князей, спешно восстанавливал для Русудан Ностевский замок: там через потайной ход всегда можно скрыться даже на конях.
Общий дом в Гори и наличие многочисленных слуг избавили «барсов» от присутствия стражи и сарбазов. Тут, расставив своих часовых и волкодавов, откупленных ими у владельца дома, «барсы» дышали свободно.
Дом Саакадзе окружен сарбазами. Персияне и грузины, составляющие свиту Георгия, заполняли помещение. «Большой сардари-куль», как его называли персияне, был недоступен никому, кроме «барсов», ханов и присланных гонцов от шаха. Этой мерой Саакадзе ограждал себя и от мстительных грузинских князей.