Жертва
Шрифт:
От неожиданности она уронила руки, дубовые дощечки посыпались частой дробью, и это роковое обстоятельство, повлекшее за собой мгновенное раздвоение чувств и побуждений, стало замыкающим звеном в цепи Золотинкиных злоключений. Она не бросилась прочь от змея, который быстро двигался на колесах — бежать не бросилась, но и клепки забыла. Ничего она не успела сделать, ни того, ни этого, а осталась столбом, разиня рот.
И змей, тщетно искавший жертву среди сторожкой, с глумливым смехом сыпанувшей толпы, жертву обрел. Припавшая к земле челюсть подбила Золотинку под ноги — девушка упала в пасть, лязгнула пружина — Золотинка очутилась в капкане. По сторонам змеевой пасти торчали ноги, голова и рука, неизвестно какая, а другая при этом подевалась так, что защемленная Золотинка и отыскать ее не могла.
Только больно было — везде. Толстобрюхий змей нестерпимо трясся на колдобинах, ускоряя ход под уклон. Радостная толпа прибывала в числе и так круто завернула чудовище на повороте, что змей выбил крылом окно, и выкатил с визгом на ристалище.
Золотинка не кричала. Бесполезно было кричать в этом свихнувшемся с голоса нечеловеческом вое. Она закусила губу и жмурилась, зажатая болью. Среди хохота, рева и дребезжания, среди стука, скрипа и воплей нельзя было разобрать одинокий, беспомощный стон. Никто не слышал Золотинки.
И лишь один человек о ней думал.
Это был неприкаянно блуждавший в толпе Юлий. Как и час назад, когда, истомившись многолюдством придворного обихода, он замыслил побег и через кишащие челядью службы тайком и в чужом обличье пробрался на кухонные сени — как и час назад, как все эти дни и недели после отбытия из Толпеня, Юлий искал одиночества. И хотя остался теперь наконец один в долгожданном уединении среди толпы, испытывал потребность бежать и дальше. Спокойствие Юлий потерял по дороге. Он злился, он смеялся и возбуждал в себе досаду на свой собственный смех. Но ведь не этой же злости, не этих перебаламученных чувств он искал, когда заторопился схватить ушат с помоями, рассчитывая добыть себе таким образом пару часов безвестности!
То столкновение в сенях… нечто такое тогда возникшее, не до конца осознанное… Вся эта глупость… И эта щедрая, неожиданная улыбка свалившегося на него со ставнем в руках мальчишки, который оказался девушкой…
Напрасно пытался Юлий встряхнуться — он никого не видел. Они все, кто умышленно задевал его локтем, кто дарил лукавой улыбкой, не обладали способностью задерживать на себе взгляд, взор Юлия проваливался сквозь них, и проступало вот это — ни на что не похожее.
Просто какая-то дурь.
Кстати подвернулась потерянная кем-то тряпичная полумаска, Юлий бессознательно отряхнул ее и надел, завязав тесемки.
Примечательно, что мысль о заморской принцессе Нуте ни разу не взошла Юлию на ум. О ней он не вспоминал и даже как будто не очень верил, что скоро, может статься, в ближайшие дни, предстанет перед ним некая заморская дива — предстанет с единственной целью, кажется, подтвердить приятное сходство со своим собственным имевшимся у Юлия портретом.
Юлий, конечно же, понимал, что Нута живой человек и несомненно существует — раз нарисован с нее портрет. И потом не было бы этой строки в государственном договоре, где одна из вошедших в соглашение сторон называлась Нутой. Чего ради стали бы они называть принцессу по имени, если бы не имели в виду совершенно определенного человека — имя, выплывающее в восьми листах тяжеловесных подробностей. Действительность принцессы подкреплена всей мощью мессалонского государства. Они не оставили Юлию ни малейших поводов для сомнений — о чем же тогда беспокоиться? И Юлий старался не беспокоиться — с тех пор, как поддался уговорам отца и утешил его родительское сердце обещанием жениться.
Самый замысел, скорее всего, как Юлий догадывался, принадлежал конюшенному боярину Рукосилу, который по-прежнему опасался возвращения Милицы и находил благоразумным укрепить положение наследника, представлявшееся ему весьма шатким. Так это можно было понять, но Юлий, согласившись на все, рассчитывал, во всяком случае, не забивать себе голову чужими соображениям и заботами.
Вот и сейчас, прислонившись к стене и, уставив в пространство взор, Юлий последовательно пренебрегал насущными государственными делами. Ведь нельзя же было, в самом деле, признать полноценными, достойными наследника престола мыслями те обрывки переживаний, не расслышанных слов и недопонятых взглядов, что теснились в его голове… И все та же непредумышленная, некстати… добрая и неизъяснимо искренняя, славная улыбка свалившейся на него… мальчишки — буйная россыпь золота под безобразной шляпой. Рухнувший со ставнем в руках аромат фиалок.
В повадках нежданного товарища его не было, однако, ничего приторного и сладкого. Ничего деланного.
Бессознательная ухмылка блуждала на губах юноши, мешая ему хмуриться и сердиться.
Отуманенный взгляд его задержался тут на ристалище, Юлий увидел, что происходит: все тот же змей с застрявшей в зубах жертвой. Растянувшись цепочкой, лубяные ратники отжимали зрителей. Потрясая метлами и граблями, что-то выкрикивая, разъезжали витязи, а потом явилось над головами, затрепетало черное знамя на прикрепленном к спине всадника древке.
С высокого приступка для горшков с цветами, куда удалось вскарабкаться, когда толпа совершенно закрыла от него зрелище, Юлий различил новые подробности: мохнатая и вытянутая, как у лисы, морда всадника посверкивала клыками, вытянутые губы змеились подобием улыбки. Черный всадник на черном коне с черным стягом за спиной и с тяжелой боевой метлой в руках; шлемом ему служила епископская митра. Вызывающе потряхивая оружием, сатанинский витязь взывал к зрителям, которые отвечали ему ропотом. В середине поля припал к земле оставленный толпой змей; короткий зад его продолжался бревном, за которое толкают и поворачивают.
А в зубах у чудовища трепыхались красные штаны, которые и возбудили у Юлия первое смутное беспокойство.
Нахмурившись, он спрыгнул с приступка и стал пробираться на ристалище. Он выступил вперед на освобожденное для ратоборств, опустевшее поле с той естественной свободой, которая отличает иногда нелюдимых как будто бы, держащихся особняком людей. Смелость эта проистекала из того же источника, что и замкнутость: внутренне сосредоточенный, Юлий не придавал значения ожиданиям и настроениям толпы.
Подозрения его подтвердились: застрявшая в змеевой пасти жертва была недавняя его соратница по помойным страстям ряженая под мальчика девушка. Рухнувший со ставнем в руках аромат фиалок.
Попала ли она в нынешнее, замысловатое, скажем прямо, положение по собственной воле?
Впору было усомниться теперь и в улыбке, и в аромате, в самой памяти ощущений… в той невинной… не сознающей себя детской возне, которая сопровождала их нелепые похождения.
Не подстроено ли приключение от начала и до конца?