Жертва
Шрифт:
Золотинка, во всяком случае, ни на чем не настаивала.
Действуя по самому приблизительному, ясному лишь в основных чертах замыслу, она взяла Юлия в руки, то есть обхватила подрагивающими пальцами виски… крепче взялась, чтобы унять дрожь…
Волнение растворилось. Золотинка встретила взгляд юноши, в котором не ощущалось сопротивления. Полный смятения, почти страдая, он готов был довериться. В доверии этом, впрочем, было больше смирения, чем веры. Он приоткрылся, готовый и к худшему.
Она же смотрела долгим затягивающим взглядом и, когда Юлий качнулся в ее ладонях, тихо молвила:
— Прикрой глаза.
Дрогнули темные, как у девушки, ресницы, веки послушно опустились, не вовсе еще сомкнувшись…
Золотинка различала нечто похожее на дыхание, непостижимое, ускользающее биение жизни. Она оцепенела, проникая и впуская в себя, усилием разрушая целость покровов и оболочек, которыми укутан был Юлий. Хорошо знакомое и привычное усилие, которое требовало всего Золотинкиного естества без остатка, усилие, необходимое, чтобы приоткрылось внутреннее зрение, поначалу совсем смутное, словно ищущий в полумраке взгляд.
Потом она зашептала, пытаясь повторить усилие и словами. Перетекающие в мысль ощущения: мольба, смиренная просьба и возвышенное повеление, приказ.
Овеваемый дыханием слов и чувства, Юлий покачивался, как былинка в дуновениях ветра перед далекой еще грозой, — Золотинка удерживала его одним прикосновением пальцев. И столько страсти, столько силы и убеждения изливала она в своем шепоте, что, побуждая юношу, испытывала побуждение и сама. Зарождалось жгучее, почти обморочное желание поцеловать доверчиво приоткрытые губы… свежие губы, на которых замерло дыхание. Такие близкие, готовые ответить губы… Поцеловать… изо рта в рот вдохнуть волю свою и силу…
Она не сделала этого.
Юлий приоткрыл глаза.
С ним тоже происходило что-то сильное. Отсутствующий взгляд его выдавал полуобморочное забытье… Потом зрачки дрогнули, обегая близко склоненное лицо девушки, — так близко, словно не было между ними уже никакого необходимого чужим людям зазора…
Золотинка отпустила виски юноши.
— Теперь говори! Слушай и понимай! — негромко велела она.
Он вздохнул глубже, обеими руками взъерошил волосы, как будто пытаясь приподнять себя за голову — насилуя естество, и промолвил на чистом слованском языке:
— Ну да… Очнулся… Это что же: излечен?
— Ве-еликолепно! — вставая в сдержанном возбуждении, прихлопнул в ладоши Рукосил. Избыток чувств заставил его еще раз всплеснуть руками, потом он сцепил их, умывая, снова вскинул врозь и сомкнул. — Прошу уважаемых наблюдателей удостоверить случившееся. Мы должны вынести заключение за подписями и печатью. Чудо! Ведь это чудо! Примите и вы, моя юная волшебница, нижайшие поздравления! Без зависти говорю, почти без зависти! А поверьте, любезная Золотинка, завидовать есть чему. У вас ведь, несравненная моя хулительница, подлинный, несомненный талант — я наблюдал. Вы одаренный человек, Золотинка. Несомненно одаренный! Как это много! Как это много, когда часть пути дана тебе уже в юности даром… И как же этого мало! Если бы ты только понимала, юная моя победительница, как этого мало! Боже мой, Род Вседержитель! Счастливая пора первых успехов! Как давно это было!.. Увы… Мы должны вынести заключение, законное заключение и приложить к нему малую государственную печать.
От бурливого многословия Рукосила, от всего сразу, от растерянности Юлия, который то и дело находил ее взглядом, словно бы пытался что-то спросить, у Золотинки шумело в голове, так что она едва сознавала происходящее по самому поверхностному его смыслу. Возможно, она пролепетала спасибо или что-то в этом роде.
Поднялся главный судья:
— Государь, княжич Юлий! — В ухватках и в голосе сего достойного мужа сказывалось некоторое замешательство. — Вы бы, пожалуй… Прошу, государь, будьте любезны… Если вы сядете у стены спиной к нам, то я… собственно, мы, будем вам крайне признательны.
— Государь, мы зададим вам несколько вопросов, — пояснил другой судья, сохранявший самообладание.
Толмач не вмешивался, обратив на своего подопечного умный, но какой-то болезненный взгляд.
— Да… определенно… я чувствую себя гораздо лучше, я чувствую обновление, — сказал Юлий замедленно, но ясно. Он, однако, имел такой вид, словно бы не все еще отыскал и не знал в точности, чего не хватает для полного душевного удовлетворения.
— Поздравляем, государь! — загалдели судьи наперебой. — Радостная весть для народа. С величайшим удовольствием составим заключение. Поздравляем и вас, сударыня, — какой успех! Какой успех! Потрясающе! Государь, нижайшая просьба: станьте лицом к стене.
— Я готов подтвердить это где угодно! — отозвался Юлий, опять глянув на Золотинку. Казалось, он не мог уже и слова произнести, чтобы не сверить его со своей целительницей. Но был бледен и заметно скован, как человек, испытывающий большое внутреннее напряжение.
— Отлично, государь! — вкрадчиво ступил Рукосил. — Судьи просят вас… такая малость, отвернитесь к стене, государь, чтобы они могли удостоверить нашу общую радость законным порядком. Всего несколько простых вопросов… Пусть это запишут! — велел он потом, с неожиданной резкостью махнув подьячему.
— Да, конечно, я дам и письменные показания! — вдруг ни к селу, ни к городу сказал Юлий.
Наступило долгое и все более тягостное молчание.
— Прошу вас, повернитесь! — свистящим шепотом произнес Рукосил. Глаза его жестко сузились.
А Юлий не выдержал взгляда. И не посмел обратиться за помощью к Золотинке; пробовал он тронуть покрытый испариной лоб, но и этого пустячного дела не довел до конца.
Вдруг — как озноб хватил! — Золотинка уразумела, что Юлий ничего не понимает. В слованской речи. Не понимает, если не имеет подсказки в выражении лиц, в общем стечении обстоятельств, в жестах. На неудачную мысль о письменных показаниях навел его указующий жест Рукосила, когда тот кивнул писарю. И точно так же, если поставить сейчас стул, — развивала догадку Золотинка, — обратить стул к стене, то Юлий поймет, чего от него хотят, и сядет. Да только уж тогда он ничего не сможет ответить, потому что ничего не поймет — спиной к присутствующим. И Рукосил, таивший под шелковистыми усами усмешку, несомненно, знал это все наперед. Знал то есть, что наследник может говорить, когда захочет. Именно, когда захочет! А понимать слованскую речь органически не способен! Как глухой, хотя, несомненно, глухим он не был. Должно быть, догадывались об этом или просто знали и судьи… И только Золотинка так просто и естественно обманулась на том одностороннем, построенном на совпадениях и очевидностях разговоре, который она имела неделю назад с одним кухонным мальчишкой… Вот почему казалось ей, что достаточно пробудить волю: заставить его понимать, заставить хотеть. Пробудить самолюбие и увлечь. Понудить. Приневолить наследника ради нее, Золотинки, бросить придурь… Вот что вошло ей в самонадеянную, глупую и увлекающуюся голову!
Может статься, княжич чувствовал вину за того кухонного мальчишку, за непроизвольный обман, за то, что ввел Золотинку в заблуждение. Может, сдвинула она что-то в душе княжича своим искренним усилием, увлекла и сделала его своим сообщником… Да толку-то что гадать! Ничто уже не имело значения рядом с очевидным и головокружительным провалом.
Ладно, что хоть молнии тут не пускала, подумала она, задевши взглядом темное пятно на стене, что хранила усилия предыдущего целителя. Да и чем ей было пускать молнии? Даже этого она не умела.