Жертвенный агнец
Шрифт:
Тойер внимательно следил, какой будет реакция Дана. Он никак не отреагировал и ничего не спросил.
— Поищите фамилию Шустер — это я. — Пильц говорил усталым голосом. — Пильцем я стал после женитьбы.
— Как поживает ваша супруга? — поинтересовался Тойер.
— Мы развелись, давно уже, еще до того, как меня арестовали в тонущей ГДР. Но фамилию жены я сохранил, это ведь не запрещено законом.
— Но эта фамилия лишь одна из многих, — вмешался Тойер. — Давайте разберемся по порядку. Значит, от рождения вы были Шустером, теперь
— Да, — кивнул Пильц. — Я был еще Мюллером.
— Как оригинально! — с издевкой отозвался Хафнер.
— Ну а вы? — Тойер снова повернулся к Дану. — Не странно ли? Вы с большей охотой готовы приютить у себя в доме бывшего террориста, чем родную дочь, и при этом изображаете из себя невинного и кроткого ягненка.
Дан покачал головой и уставился себе под ноги. Наконец он сказал:
— Я юрист. Меня вы не проймете своим напором. Мы явились к вам добровольно. У вас нет права нас задерживать. Теперь я хочу уйти. Мы уходим.
Тойер кивнул.
— Сразу видно, кто из вас главный, — заметил он. — Может, господин Пильц еще немного задержится?
Пильц отказался, однако, как показалось гаупт-комиссару, без особой решимости. Тойер подумал, что при первой благоприятной возможности поговорит один на один с бывшим террористом.
Когда комиссары, наконец, снова остались одни, Тойер с удивлением обнаружил, что не все парни разделяют его позицию. Только Хафнер, забыв свою прежнюю версию о женщине-убийце, настаивал теперь на том, что преступление совершил Пильц.
— Во-первых, — кричал грубиян следователь, — у него нет алиби! Во-вторых, он был террористом, а значит, у него нет совести! В-третьих…
— …У него нет обеих рук, — простонал Лейдиг. — Шеф, честно говоря, мне кажется, мы идем не той дорогой. Факты не складываются в четкую картину и, более того, ситуация попахивает фарсом.
— Пильц уже получил по заслугам, — добавил Штерн. — И вообще, с какой стати ему было убивать девчонку?
Возражений у Тойера не нашлось. По-видимому, ребята были правы, но гаупткомиссар все-таки чуточку обиделся.
— Встречаемся завтра, — объявил он, и его дружелюбный тон прозвучал натянуто. — Хватит с нас праздников.
— В понедельник будет еще один, — проскулил Штерн. — Мои родители экономят на всем, но именно этот проклятый праздник Богоявления всегда отмечают. Ох, меня ждут кофе, домашний пирог и обязательные советы отца, куда вложить деньги на постройку дома.
— Скажи спасибо, что ты сам из полиции, — рассмеялся Хафнер. — Какой-нибудь говнюк уже давно такого бы наколбасил, что разбираться пришлось бы нам.
В последующие дни его шеф не раз вспоминал это пророчество — тем более что непросыхающий служитель закона на один день выбыл из игры.
Тойер занимался любовью с Ильдирим, медленно, самозабвенно и при этом все же не без спортивного азарта. Он становился все лучше, рафинированней и,
На этот раз прокурор отпустила его раньше времени.
— Семьдесят три, — разочарованно проговорил он.
— Прости, — она выпрямилась, ее левая грудь мягко ударила его в висок. — Просто я не в силах переварить тот факт, что Бабетта уже занималась этим же самым. Как можно так опрометчиво, так рискованно… С ума сойти! — Она покачала головой.
Старший гаупткомиссар выслушал ее рассказ без особого удивления. Молодежь была для него загадкой даже в те далекие времена, когда он и сам принадлежал к ней, а уж с сексом проблем у Тойера не уменьшалось, несмотря на все его старания.
— Она говорит, что мы ревем как бешеные слоны.
— Я был уверен, что она спит в такое время.
Ильдирим отодвинула подушки и голышом побежала за халатом.
— Я тоже так думала. Но ведь и у нас тоже не всю ночь бывает крепкий сон.
— Она еще ребенок, а дети спят крепко.
— Увы, кажется, она уже выросла.
Комиссар, стыдливо обернув простыней свой могучий торс, разглядывал свою подружку в неверном свете, падавшем в комнату с улицы. Она смотрела в окно, что там ее так заинтересовало? Халат был небрежно наброшен на плечи. Тойер увидел между распахнутыми полами небольшой иссиня-черный пучок волос и едва не задохнулся от подступившей к горлу волны нежности. Удивляясь собственной реакции, осторожно кашлянул.
— Она говорит, что Озгюр тоже живет в Берггейме. Что от нас видна его квартира, но не говорит, какая… ты еще вспоминаешь иногда Хорнунг?
— Вообще-то нет, — ответил Тойер, в какой-то мере пораженный своим ответом, ведь он сказал правду. Они расстались полгода назад. — Но я предполагаю, что это еще придет, — утешительным тоном добавил он со своей обычной бестактностью.
Но судьба благоволила к нему, Ильдирим невольно рассмеялась:
— За половину твоих высказываний тебя мало повесить, а другая половина совершенно никчемная. Мне это нравится.
Ага, в халате у нее лежат сигареты. С одной стороны, он это не одобрил, а с другой, обрадовался — ему хотелось курить, несмотря на недавние благие намерения. Поэтому он с мольбой протянул руку и сказал:
— Утром куплю кочан салата-латука.
Ильдирим строго прищурилась.
— Отнеси мои слова ко второй половине, — кротко пробормотал он.
Прикурив от ее зажигалки, он прислонился спиной к стене. Складки ткани живописно лежали на его бедрах. Что же приспособить под пепельницу?
— Выдвинь ящик столика, — сказала Ильдирим, угадав его мысли. — Там жестяная коробка. Бабетта наклеила на нее записку: «Тут лежит нечистая совесть». «Совесть» она написала через «и», но вообще в школе у нее дела идут лучше… — Затянувшись, она вернулась к окну и снова устремила свой взор в ночь, отыскивая там коварного Озгюра, при этом стряхнула пепел в кактус.