Жертвенный агнец

Шефер Карло

— С тех бурных лет у него остались какие-либо враги, пускай даже такие мирные теперь, как вы говорите? Дан, то есть Коль, сказал мне, что тогда Шустер был довольно отчаянным…

— Самым большим его врагом… — Туффенцамер вновь обрел способность смеяться; Тойер заподозрил, что о благотворности действия транквилизаторов он судит по собственному опыту. — Самым большим его врагом был пастор из церкви Святого Духа. По фамилии Денцлингер. Ведь Конрад чуть не увел у него дочку Сару. Она уже стала учиться владеть оружием. Но потом бросила Конни. Он и сегодня еще вспоминает об этом,

когда напьется. Впрочем, по его словам, эта вражда тоже потом сошла на нет.

Зазвонил телефон. Туффенцамер исчез в прихожей, но тут же вернулся:

— Забавно. Сейчас кто-то позвонил и спросил Конрада…

— Вы сообщили, что он в больнице?

Туффенцамер гордо покачал головой:

— Я ответил, что его тут нет. И что если звонивший господин не хочет назвать свое имя, я могу передать трубку комиссару Тойеру. Тогда он отсоединился.

Полицейский недовольно поморщился:

— Великолепно. Теперь он знает, что Пильц в Базеле, а еще что я гоняюсь за ним.

Несмотря на тяжелую травму друга и невеселые темы их беседы, лишь теперь Туффенцамер, как показалось сыщику, по-настоящему расстроился.

После напрасных попыток упорядочить свои мысли Тойер махнул на все рукой и бесцельно бродил по городу, дав волю своим фантазиям.

Он топал по узким улочкам в поисках банкомата, так как Швейцария, словно желая сделать ему приятное, еще сохраняла собственную валюту. От этого гаупткомиссар чувствовал себя настоящим путешественником.

Местной истории он абсолютно не знал и все-таки был заворожен старинным городом. Базель показался ему на этот раз умным и своенравным, по-романски легким и даже в чем-то восточным. Разумеется, впечатление было совершенно ложным, но это не имело значения.

На набережной Рейна он купил открытку для своего друга Фабрицио, которого постыднейшим образом задвинул на край сознания. Помнил он только улицу и городок Кастаньетто, затерявшийся в холмах возле Турина. (А разве в Базеле нет чего-то пьемонтского? Разве нет?) Там они были с Хорнунг, не отягощенная раздорами пара, даже питавшая еще какие-то надежды на совместное будущее. И вот теперь он открыл новую главу своей жизни. Какой она получится? Трудно сказать, но он твердо знал, что Ильдирим он…

Тойер замер на месте.

Он стоял на какой-то улочке Старого города; если бы она не поднималась так круто в гору, можно было бы подумать, что ты в Гейдельберге.

Беспорядочный лабиринт улиц, о Гейдельберг, нет, Базель, да, да, что случилось? А случилось то, что в этот момент он был уверен в одном. Больше ни в чем, но в одном он был уверен, и это было очень-очень важно: он точно знал, что любит Ильдирим.

Ее глаза,

густую гриву волос,

грубую речь,

спину,

нос,

подколенные ямки и страдающее от шума ухо.

У него задрожали колени. Захотелось сесть. Он невероятно испугался, когда мысленно произнес это слово. Любовь.

Сесть было негде. Он зашагал дальше в гору, держа открытку словно веер; задел плечом американского старичка, нечаянно толкнул ребенка. Направо, налево, прямо… найти

кафе или что-то в этом роде… Рванул на себя тяжелую дверь… Даже когда все перевернулось с ног на голову, можно существовать, более или менее… вот только из карманов все вывалится, но разве нельзя отказаться от карманов?… Из-за стойки бара к нему шагнул высокий мужчина:

— Вам плохо?

— Возможно ли, чтобы мигрень и любовь вызывали в мозгу схожие процессы? — не здороваясь, спросил немецкий гость. — Как вы считаете? И где я нахожусь?

— Вы пришли к нам в «Тойфельхоф». [9]

— Ого-го! — воскликнул сыщик.

После этого он узнал, что «Тойфельхоф» — старинный отель, несколько веков не менявший своего названия, что помимо изысканного убранства номеров, превосходного ресторана, винного погребка, галереи, театра он держит и этот бар, который, к счастью для международной репутации Тойера, в это время еще пустовал.

9

Чертов двор(нем.).

Полицейский проявил себя знатоком и заказал пять децилитров тичинского красного; про него он прочел в детективе «Царство умалишенных», который подарил ему когда-то Лейдиг. Да, вахмистр Штудер, описанный Глаузером, который умер так рано… каким образом он выяснил, что «Бриссаго»… Тут сыщик взглянул на правую половинку винной карты, где стояли цены, и ему тоже захотелось умереть.

Комиссар молча пил вино, раздраженный неоправданной тратой и охваченный недугом под названием…

— Любовь, — задумчиво проговорил бармен, полируя бокал-тюльпан, — вероятно, обладает сходством не только с мигренью, но даже с эпилепсией.

— Любовь, — отозвался Тойер, — честно признаться, это последнее, чего я мог вообще ожидать от жизни…

Небо прояснилось, тонкий снежный покров заблестел под выглянувшим солнцем. Да, каким светлым может быть мир! Полицейский залюбовался маленьким солнечным лучиком, пробившимся к нему, вернее, к бокалу с красным вином, который он воспринимал уже почти как часть своей руки.

Лучик зажег вино, оно ожило — заискрилось, засияло. Могучий сыщик пережил чудо евхаристии в миниатюре, да и вообще — ни эпилепсия, ни мигрень, напав однажды на человека, не покидают его полностью уже никогда. Если бармен прав, а он производит впечатление умного и образованного человека, то, возможно, любовь остается тоже.

Барный пророк смахнул метелкой со стойки несколько крошек; весенняя, еще сонная муха летала между пустыми столиками. Старший гаупткомиссар Иоганнес Тойер ощутил, как по его телу растеклось легкое опьянение, и с редким для него блаженством подумал, что жить на свете все-таки хорошо.

Dear Fabrizio,

it's too long I didn't write to you. How are you? How is the woman you had last time, which woman do you have this time, I hope you have the same woman. I

love like

love another woman. We must see.