Жертвенный агнец
Шрифт:
— Тогда, пожалуй, он мне нужен…
Прокурор расстегнула сумочку:
— Слушай, сейчас я дам тебе задним числом деньги за весь год, а ты угостишь меня…
Они сидели у иллюминатора и смотрели на Балтику. Море штормило.
— Ты думаешь, Тойер и его парни поймают того ночного типа?
— Думаю, что да, — кивнула Ильдирим. Странное дело, но она и здесь чувствовала себя под защитой своего могущественного жениха.
— Когда мы приедем домой? — Глаза девочки закрывались.
— Если бы я знала… — Давление на грудную клетку ослабело, и тут же возникло желание закурить. Но они были в Скандинавии,
— Он хоть знает, в каком порту нас встречать? Ведь мы могли отплыть и из Марсталя…
— По-моему, я ему сказала! — Ильдирим тряхнула гривой волос.
Ей казалось, что все ее тело до сих пор покрыто липким потом страха.
Ей хотелось принять душ, и чтобы потом на нее возлег тяжелый, сильный гаупткомиссар. Она была даже согласна засыпать под его храп.
— Иначе нам придется ехать на поезде от Оденсе до Фленсбурга, надеюсь, что он тут ходит… А перед этим мы должны будем еще добраться до Оденсе из… Свендборга, да, точно.
Они прихлебывали кофе, жутковатый на вкус.
— Нам надо поблагодарить этого негодяя, — пошутила прокурор. — Я бы не выдержала долго датскую еду и напитки.
— Ах, тебе не хватает твоего каждодневного дёнера? [19]
— Послушай, германская дочурка. Я ем дёнер очень редко, потому что он для меня чересчур жирный, а я живу с международной женской боязнью оказаться слишком толстой для своего толстого мужа. Глупость — она не знает границ… Господи, как мы все это пережили! — вдруг зарыдала она. — Как мы выглядим? — всхлипнула она между двумя фонтанами слез. — А то еще подумают, что мы бездомные… беженцы какие-нибудь…
19
Дёнер, от «дёнеркебаб» — турецкое мясное блюдо наподобие шаурмы.
— Я могу принести еще два пива… — Голос Бабетты тоже дрожал.
— Еще чего! Рано тебе пить пиво! — проскулила мать. — Какой у нас вид? Что подумают про нас люди!
Впрочем, датские пассажиры никак не реагировали на окружающее, не разговаривали между собой, а с меланхолией смотрели на дождь — единственное состояние своей природы.
Паром пришвартовался. Дождь лил ручьями. Среди небесных потоков стоял Томас Хафнер, радостно махал рукой и ревел на весь порт:
— Я вывезу вас из этой сраной Дании!
Обалдевшие, подавленные, они сидели в не слишком ухоженном «опеле-астра», а его необузданный владелец, небрежно используя аварийный световой сигнал, удалялся от порта кратчайшим путем — мчался по улице с однорядным движением в противоположную сторону. Сквозь прокуренные до янтарного цвета стекла доносились антинемецкие крики протеста, но постепенно затихли и они.
— Потому что, — радостно засмеялся полицейский, — я сказал: «Шеф, если вы их не встретите, тогда это сделаю я…»
Потом, когда они неслись с головокружительной скоростью в направлении Оденсе, он честно выложил подробности. Ильдирим
Вообще-то тогда он был под мухой, но остальные не успели еще завершить свои «мещанские увещания», как он уже «умотал».
— Теперь, конечно, все о'кей, — заверил он со смехом, — сейчас половина второго, и, таким образом, я — согласно Интернету и счетчику промилле — «трезв как стеклышко». Вот когда мы вернемся домой и все обсудим, тогда уж я позволю себе сегодня кое-что, ах, супер, в Данию и обратно — нон-стоп!
Ильдирим сидела с Бабеттой на заднем сиденье, девочка заснула, наклонившись вперед, остатки детского жирка пухлились между подбородком и острыми грудками.
— Детка моя, — прошептала прокурор и потеребила толстоватую ушную мочку девочки.
Внезапно тяжесть упала с ее сердца. Кошмар был далеко позади, во всяком случае, в тот момент. Разве можно бояться, когда тебя везет домой такой лихой парень, как Хафнер?
— В Дании полагается ездить с зажженными фарами, — заметила она вполголоса, чтобы не разбудить Бабетту.
— Вот пускай сами и ездят, — захохотал Хафнер. — Правая передняя фара у меня того… Классно, что моя колымага вообще пока бегает, я ведь не так часто ею пользуюсь.
Ильдирим кивнула, что-то в этом роде она и подозревала.
Почти не сбрасывая скорость, Хафнер пересек границу. Таможенник бешено жестикулировал. Несмотря на дождь, Хафнер опустил стекло и проорал, чтобы коллега выслал ему штрафную квитанцию.
— По реке в бутылке, викинг хренов, селедка тупая!.. Как они с нами обращаются, — пояснил он Ильдирим уже спокойным тоном. — В девяносто втором, после финала чемпионата Европы, который они дуриком выиграли, эти хамы… ведь не та у них квалификация… Я им еще это припомню…
За воскресенье им постепенно пришлось списать Туффенцамера со счета. У швейцарца была начальная стадия рассеянного склероза, болезнь пока еще не бросалась в глаза, «поэтому я иногда курю травку, доказано что…», но поднимать тяжести, сбросить девушку со стены — этого он не мог.
Тойер уже не знал, сколько раз повторил этот вопрос:
— Почему вы нам раньше об этом не сказали?
— Я ведь не знал, что это важно, черт подери!
— Вы все придурки! — вскричал переутомленный сыщик. — Вы и ваш Коллектив пациентов!
— Конечно, — согласился Туффенцамер почти озадаченно. — Поэтому мы все там и оказались. Ведь мы неврастеники. Нельзя же неврастеников упрекать в том, что у них неврастения!
— Катитесь отсюда, — распорядился усталый гаупткомиссар. — И забирайте с собой ваши пилюли.
Даже невозмутимый Зенф удивленно поднял брови.
Они резво мчались по автобану. Ильдирим решила на время забыть, что существует неприятная штука под названием аквапланирование.
Впрочем, между Фленсбургом и Килем Хафнер немного посерьезнел.