Жесткй вариант
Шрифт:
— При нем был ключ?
— Значит, при нем, получается. Я тогда в ГУВД поехал, там у вас спросил. Короче, из сизо он ушел в час, звонил я ему без двадцати. Умыкнули его на отрезке в два квартала — от сизо до прокуратуры, в час с хвостиком.
— Это понятно.
— Понятно-то оно понятно, товарищ майор, только я ведь не просто так рассказываю, я очевидцев нашел.
— ???
— В красную «девятку» сел Сумароков. — Что?!
— Водитель поливочной машины видел, как он садился, и цветочница — на углу Туапсинской и Кочегарки. Куда ехать-то, товарищ майор?
Теперь я и сам не знал, куда ехать. Получалось, Яковенко прав в своих подозрениях о связи Сумарокова с Коноплевым?
— Погоди, Иван, я что-то не пойму. Он тебя откуда на станцию посылал?
— Из прокуратуры, утром. Я его в сизо отвез, а сам поехал в порт.
— С кем поехал?
— Своим ходом.
— Сумароков при тебе выходил из прокуратуры?
— Так точно. Дело он при мне в сейф запер и ключ в карман положил. Я из журнала Саблина выписал всех, кто был в прокуратуре с десяти до шести.
— Почему с десяти до шести?
— В десять мы вышли, в шесть прокурор Колченогов приказал кабинет вскрыть. Из тех, что в прокуратуре не работают, было несколько человек, все повестки отмечены. На момент исчезновения — следователь Васин из ГУВД и Кифарский.
— Кифарский?
— Да. Только он в журнале не отмечен.
— Откуда же ты…
— Мне Саблин сказал. Кифарский за Васиным на маши не приезжал, его Яковенко прислал. На минуту в приемную зашел, а потом ждал Васина в дежурной части, с Саблиным о том о сем тренькал, ну тот и не стал его отмечать, пустил по-свойски. Через десять минут они уехали. Кажется, я начал что-то понимать.
— Давай домой к Кифарскому, быстро!
— Где это?
— Возле Первого лицея, в Корабельном.
Город уже начинал просыпаться, улицы оживлялись. К парадному, где жил Кифа, мы подъезжать не стали — оставили «синюю птицу» в переулке неподалеку от школьного стадиона.
Помня об угрозе Сумарокову, действовать предстояло быстро, но осторожно. Я оставил Ордынского в подъезде, отдал ему «наган», а сам поднялся на третий этаж и позвонил. После вчерашнего провала без пяти минут алкоголик Кифа наверняка нажрался и теперь спал как убитый. На его побудку не оставалось времени. Думая о Сумарокове больше, чем о процессуальном кодексе, я коротким ударом выбил замок, что было не так уж и сложно, и ворвался в квартиру.
Бывшего своего одноклассника я нашел в ванной.
Он висел на шелковом бельевом шнуре, привязанном к трубе под потолком. Никаких следов насилия ни на его руках, ни на лице я не увидел.
Наружный осмотр трупа на месте его обнаружения производит следователь в присутствии понятых и с участием врача; так как я ни к какой из этих категорий не относился, то пришлось довольствоваться запиской на листке из школьной тетради:
В МОЕЙ СМЕРТИ ПРОШУ НИКОГО НЕ ВИНИТЬ. ВО ВСЕМ ВИНОВАТ Я САМ. БОЛЬШЕ ТАК ЖИТЬ НЕ МОГУ. 16.06.96 г. 23.00. А. КИФАРСКИЙ
Если записку писал действительно Кифа, то он поступил как истинный профессионал, указав дату и время смерти и тем облегчив работу коллегам. На столе стояла единственная пустая бутылка из-под коньяка и один стакан. Я знал, что Кифа может выпить гораздо больше. И по почерку — ровному, школярскому, — и по уборке, которую он произвел в квартире перед тем, как наложить на себя руки, можно было заключить, что сделал он это сознательно.
Была ли и моя вина в случившемся? Наверно. В том, что я не попытался вызвать его на разговор, не нашел времени посидеть с ним за одним столом после стольких лет разлуки и поговорить с ним по-человечески.
Он сам себе вынес приговор, устав жить в страхе. В этом были нерастраченные остатки его достоинства.
Стерев с дерматиновой обивки отпечаток каблука, я обернул ручку носовым платком, запер квартиру на уцелевшую защелку нижнего замка и спустился вниз.
— Пойдем, — кивнул Ивану, выходя на улицу.
Если это все же убийство и время, указанное в записке, совпадет со временем, которое установит медэкспертиза, то у четверых человек как минимум есть алиби: у Шороха, Дяди Вити, охранника с чеченским «борзом» и Жигарина. Есть оно и у меня, но не думаю, чтобы кто-то из этих четверых захотел подтвердить его добровольно.
Я набрал номер дежурного Монастырского ОВД.
— Дежурный! Пошлите опергруппу в Корабельный переулок, тридцать шесть, квартира двенадцать. Хозяин обнаружен мертвым, есть признаки суицида… — Дожидаться вопроса, кто звонит, я не стал: для кого-то я уже подлетал к Москве. — Поехали в «Золотую розу», Ваня. Теперь без Сумарокова мы не разберемся.
2
Я исходил из фактов, которые были изложены в повинной Галиматдинова, и из флакона, обнаруженного в сумочке проститутки Порошиной. На мысль о том, что Володю могут держать в том же «розарии», где держали директора магазина «Мода», меня невольно навел сам Дядя Витя, ограничив время моего пребывания в Градинске полднем: Галиматди-нов говорил, что человек больше суток концентрации масличных паров не выдерживает.
Показались коттеджи центральной усадьбы хозяйства.
— Ты дом Ардатовых помнишь? — спросил я у Ивана.
— Помню, я туда Сумарокова возил, когда он хотел у хозяина показания против Забарова взять. Но тот ничего не подписал. Смурной мужик. Вон его крыша под нержавейкой!
Мы подъехали к воротам.
— Посиди здесь, Иван. Ружьецо далеко не прячь.
Я позвонил. Во двор вышла черноволосая смуглая женщина с маленькими смуглыми глазками.
— Здравствуйте. УВД, майор Вениаминов. Хозяин дома? Она глянула на удостоверение, впустила меня во двор.
— Дома, где ему быть-то…
Первым, кого я встретил в доме, был сын Ардатовых Валерий. Видимо, он решил, что я пришел его арестовывать, — побледнел, задрожал вдруг, как осиновый лист, и вот-вот готов был хлопнуться в обморок. Без крэка стрелять из газового пистолета он бы не осмелился.
Я сделал вид, что не заметил его присутствия.
Ардатов-старший только что встал, заспанный и всклокоченный стоял посреди комнаты и смотрел на меня исподлобья, в отличие от сына без испуга, а напротив, агрессивно.