Жестокая болезнь
Шрифт:
— Черт, извини, — хватаю трос и подхожу к нему, разматываю один конец вокруг его запястья, затем другой.
Он ничего не говорит, откидывая голову назад, поднося ладонь к моему лицу. Без повязки. Его шрамы грубо ощущаются на моей коже. Он дрожит. Когда его бледно-голубые глаза ловят мой взгляд, я перестаю двигаться, перестаю дышать.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю.
Он облизывает губы.
— Не знаю. Может быть, симптомы нахлынут все сразу, поторопись.
Мою грудь пронзает тупая боль. Я сглатываю жгучий комок в горле, затем на мгновение
— Вот, — говорит Алекс, забирая шприц из моей руки. Большим пальцем он отмеряет дозу, которую мне нужно будет ввести. — Давай ей по дозе каждые пять минут, пока эффект не спадет.
Мое сердце колотится о грудную клетку, затрудняя дыхание. Я смотрю на свисающие часы. Прошло уже четыре минуты. Время утекает сквозь мои пальцы.
Я встречаюсь взглядом с Алексом и дрожащей рукой убираю волосы с его лба.
— У меня нет выбора, — говорю я, мои легкие горят пламенем.
— Знаю, — говорит он. — Это единственный выбор, который ты можешь сделать. Я не заслуживаю тебя. Я слишком жадный. Я буду причинять боль, калечить и убивать, лишь бы удержать тебя, и не почувствую сожаления. Я никогда не остановлюсь, Блейкли.
Его губы изгибаются в милой мальчишеской улыбке — той самой, которая впервые заставила меня увидеть, насколько он красив, а также возненавидеть. Думаю, я с самого начала знала, что, если бы я была способна, то влюбилась бы в Алекса.
Но мы стали слишком мрачными, слишком извращенными, и я не знаю, как преодолеть всю боль и ущерб, которые мы причинили… особенно друг другу.
Лондон говорит «пробуждение». Грейсон — «возрождение». Алекс верит, что некроз может убить клетки мозга, изменить человека, как будто это так просто. Я пожертвовала частичкой хладнокровности, но у меня осталось самое главное.
Совесть.
Даже не знаю, что в ином случае, родилось бы на ее месте. Как я могла верить, что мы с Алексом потеряемся навсегда, провалимся в кроличью нору?
Мы есть друг у друга.
Чертова слеза скатывается по моей щеке, и Алекс вытирает ее большим пальцем.
— Разреши поцеловать тебя, — говорит он.
Этот извращенный мудак добился своего на гребаном смертном одре.
Мои губы дрожат, когда я наклоняюсь к нему и шепчу.
— Поцелуй меня, Алекс.
Он обхватывает меня сзади за шею и прижимает мой рот к своему. Его губы мягкие, но напористые, передающие бурлящие в нас обоих эмоции. Поцелуй начинается с медленного закипания, затем он наполняет его обжигающим жаром, превращая в страстный огонь, которому суждено поглотить все. У меня перехватывает дыхание.
Внезапно он замирает, и, когда я отстраняюсь, читаю шок в его расширяющихся глазах. Отодвигаюсь, чтобы он мог податься вперед, его взгляд падает между нами туда, где игла прокалывает его руку. Пустой шприц лежит в моей руке, мой большой палец нажимает на поршень.
Когда он поднимает взгляд, черты его лица искажаются в замешательстве.
— Блейкли?
Мое имя задает каждый вопрос, требует каждого ответа.
— Потому что у меня нет выбора, — признаюсь
Жестокая болезнь внутри меня отказывается терять его. Она доминирует над рациональностью, над совестью — даже над моим чувством справедливости, где я все еще жажду отомстить Алексу. Все это меркнет перед потребностью удержать его при себе.
Пока Алекс удивленно смотрит на меня, на его лице появляется какая-то другая отчаянная эмоция, и он снова опускает взгляд на шприц.
— Что? — спрашиваю я. Мое сердцебиение беспорядочно бьется в такт его пульсу.
Он вынимает иглу и поднимает флакон, анализируя оставшееся содержимое.
— Чисто, — говорит он, словно отвечая на какой-то внутренний вопрос. Капает жидкость на палец и пробует на вкус.
Из-за его затянувшегося молчания я делаю глубокий вдох, нетерпение бьет по моим нервам, как кремень.
— Алекс…?
— Это вода.
Мое сердце замирает, легкие хватаются за воздух, когда ощущение холода разливается по венам.
— Он обманул нас… солгал? — но даже когда я озвучиваю свои страхи вслух, знаю, что это бессмысленно.
Грейсону нравится играть со своими жертвами.
Алекс сказал, что это закончится кровью.
Я начинаю вставать, делать… хоть что-нибудь. Зову на помощь. Звоню Лондон, кричу, но Алекс хватает меня за руку, не давая впасть в панику.
— Симптомов нет, — говорит он. — У меня нет никаких симптомов… — он бросает взгляд на свои карманные часы.
Адреналин зашкаливает, я вырываю руку и смотрю на время.
— Одиннадцать минут.
Осознание пронзает меня, и я ищу телефон. Набираю сообщение Грейсону, когда вижу, как появляются три маленькие точки. Затаив дыхание, жду ответа.
Тебе не кажется глупым, что у меня якобы был доступ к нервно-паралитическому веществу военного назначения? На самом деле, я был об Алексе лучшего мнения. Но иногда не обязательно быть экстремалом, чтобы добиться экстремальных результатов.
— Пиздец, — бросаю телефон на колени и тру руками лицо, яростная смесь гнева и облегчения разрывает меня.
Я чувствую прикосновение Алекса, когда он возвращает меня с края пропасти. Затем он встает и, прихрамывая, подходит к мусорному ведру, где достает флакон, брошенный Грейсоном, подтверждая, что в нем тоже вода.
Маниакальный смех вырывается наружу, и я бросаю взгляд на Аддисин, которая что-то неистово бормочет сквозь кляп. Может быть, мне следует отпустить ее, но она все еще плохой человек, и несколько минут мучений ее не убьют.
Телефон вибрирует у меня на коленях, посылая волну дурных предчувствий. Я осторожно переворачиваю экран.
Незавершенные дела… это угроза, которая просто так не исчезнет. Их нужно устранить, чтобы все не вышло из-под контроля. Я бы предположил, какой выбор ты сделала, и если я прав, то ты уже приняла самое трудное решение из всех. То, что тебе предстоит сделать дальше, будет относительно легко.