Жестокая конфузия царя Петра
Шрифт:
Жолква помнила многое и напоминала о многом. Однако нынешний приём превзошёл все прежние. Хозяева старались вовсю улестить высокого гостя, как видно, по наущению короля Августа, и вели себя непринуждённей против прежнего.
Царь ныне явился не триумфатором — весть о баталии на Пруте, о том, что царю пришлось стать просителем и принимать условия мира, заклав на его алтаре крепости и города, докатилась сюда и многажды перемывалась. Жаждали подробностей. Надеялись кое-что услышать из уст самого царя.
Но женщины... Более всех усердствовала пани Сенявская —
Застолье было, как всегда, великокняжеским, Лакеи не поспевали с переменами блюд. Коронный великий гетман Адам Николай Сенявский, председательствовавший за столом, то и дело возглашал тосты за здоровье и благополучие высокого гостя и его окружения.
Пётр отвечал немногословно. Он понимал, что хозяева ждут от него хотя бы краткого поминанья о горестных обстоятельствах на Пруте. И злорадно думал: «Хрен вам, не помяну, не обмолвлюсь!»
Великая неловкость охватывала его при воспоминании об одном-единственном дне там, на Пруте. О нём он не вспомнит, а лучше сказать, ни за что не захочет вспоминать. Он похоронит его в своей памяти, в самых её глубинах. Тому дню — дню его малодушия — осталось не более трёх свидетелей: Семён Пискорский, Пётр Павлович Шафиров и Алексей Макаров. Все трое будут немы. Все трое — верные люди.
Лишь один из них знает об его завещательном письме Сенату, где он предлагал выбрать себе преемника из достойнейших, ежели уделом станет плен. Слава Богу, он изъял его и сжёг на костре, когда визирь согласился на мир.
Другой — Шафиров — ополчился, когда царь потерял голову и в своих письменных пунктах соглашался на любые уступки, даже на отдачу Пскова, не говоря уже о Лифляндах, Курляндах и прочих землях, отвоёванных у шведа; словом, на всё, «кроме шклафства». Страшный призрак этого «шклафства» грозно маячил перед царём: он бы не перенёс столь великого позорища. Слава Богу, Шафирову удалось выторговать мир с малыми потерями, и всё обошлось.
Никогда никому не обмолвится он о той страсти. Свидетельства — бумажные — утонут в пучине архивных бумаг. Туда им и дорога!
Меж тем колкая пани Сенявская взялась, видно, его во что бы то ни стало разговорить. Она понимала: то, на что не решатся мужчины, может вытворить она, хозяйка, обольстительная женщина.
— Не знаю, слышали ль вы, ваше царское величество, в тех краях, откуда возвращаетесь, заповедь пророка Мухаммеда: женщина — земля, которую мужчина может вспахивать как ему вздумается. Ваша царственная супруга, как говорят, могла бы подтвердить это, будучи в тамошних обстоятельствах. Я предлагаю не возвращаться более к разговору о военных обстоятельствах, ибо он, как я вижу, вам неприятен.
— Естественно, — торопливо подтвердил Пётр.
— Так вот, предлагаю поговорить о пахоте, о мужской пахоте, ибо тема эта близка нам всем.
Пётр невольно усмехнулся. «Ну и бестия! — подумал он. — Эта резвая штучка заставляет поёживаться своего осторожного супруга. А рогов-то у него, рогов, ровно у оленей
Пётр намеренно не торопился с ответом. Он вспомнил, как предавался сладостным утехам с прекрасной пани Зофьей. Тогда он в самом деле пахал как хотел — женщина вызывала его на эту пахоту, она требовала: глубже, глубже, глубже.
Что ж, он ответит ей: его царица — достойная избранница.
— Господа милостив: он дал мне супругу но нраву, характером истинную царицу. Я вознаграждён за всё прежнее, а грехи отпущены иерархами церкви. К тому же то были маловажные, притом сладкие грехи с достойными моего внимания особами.
Сенявская испытующе глянула на него. Она, эта язва, понимала его намёк, но вовсе не собиралась прикусить язычок.
— Право, не знаю, что думать про обещания царствующих особ, — капризно произнесла она. — Шведский король Карл обещал устроить нашим дамам пышный бал в столице России, и как только мы собрались в дорогу, сбежал к туркам в Бендеры. Ваше царское величество обещали нам, что Константинополь будет у наших ног. И что же?! Чем всё это кончилось?!
Истинно бесовка! Пётр невольно залюбовался Сенявской: она, разрумянившаяся, ослепительная в своём вызове, дерзко глядела на него в ожидании ответа. Что ж, он ответит как должно.
— Ежели бы вы, сударыня, ясновельможная пани Сенявская, облачились в генеральский мундир, мы бы с вами бессомненно завоевали Царьград. Но у меня, к великому сожалению, были такие ненадёжные союзники, как, например, его величество король Август, как ваш почтенный супруг да и слишком многие прочие. Потому и претерпел жестокую конфузию. И получил урок: сколь опасно полагаться на союзников. Особенно на тех, кои большею частью полагают вести битву не на ратном поле, а на поле любви. Они же на нём и сеют, и пашут, и жнут. А теперь, дамы и господа, позвольте откланяться: дорога зовёт.
С этими словами царь вышел.
Впереди лежала дорога. Одна ли? Нет, великое множество дорог, звавших и манивших непрестанно.
Глава девятнадцатая
СУДЬБЫ
Кому повем печаль мою...
Покаянья отверзи ми двери...
Прутский мир долго колебался.
То и дело он грозил рухнуть.
Его старались поджечь со всех сторон: король Карл, дипломатические агенты европейских держав, более же всего Франции, соперники и недоброжелатели великого визиря Балтаджи Мехмед-паши. Да, вначале были торжества по случаю заключения мира, победы на Пруте. Визирь был обласкан султанов.
Потом начались трения. Царь требовал высылки короля Карла. Турки требовали сдачи Азова, Таганрога и других крепостей. Нашла коса на камень.
Сильную оппозицию Против мира и визиря возглавили зять султана, духовный глава шейх-уль-ислам и смотритель гарема: самые важные персоны в Оттоманской империи, они вершили её политику.