Жестокая охота
Шрифт:
— Спасибо, — вежливо поблагодарил Любченко, — не хочу. И в рейс мне завтра.
— Котел, он нас не уважает. Ну разреши я ему фасад начищу, — Зайчонок протянул раскрытую пятерню к лицу Григория.
Любченко не спеша отстранился и спокойно сказал;
— Не шуми, люди отдыхают. И мне пора… — Он повернулся с намерением уйти.
— Нет, постой! — схватил его за плечо Зайчонок. — Котел, дай ему пузырь. Пей, я угощаю!
— Уймись, недоразвитый, — перед Зайчонком выросла внушительная фигура Рагозина. — Дай… — Он забрал у буяна вилку, взял его за шиворот и потащил по коридору. — Еще раз
— Вить, да я что, я ничего… — блеял сникший Зайчонок.
— Пошел… — наподдал ему коленом под зад Рагозин и втолкнул в комнату. — И ты, Котел, скройся с глаз. Топай но холодочку, пока я добрый.
— Слушаюсь, гражданин начальник! — куражливо приложил ладонь к виску Котельников и поторопился вслед Зайчонку.
— Ты обедал? — спросил Рагозин у Григория.
— Не успел.
— Поешь, я приготовил. Там тебе письмо…
Стараниями Рагозина комната, где они жили, имела вполне приличный вид: ковер па полу, накрахмаленные белоснежные занавески, новые деревянные кровати, телевизор, магнитофон, несколько гравюр на стенах, холодильник; на столе ваза цветного стекла с ветками стланника, две полки с книгами.
Письмо лежало на прикроватной тумбочке, Любченко дрожащими от нетерпения руками вскрыл его, стал читать. Рагозин краем глаза наблюдал за Григорием.
— Ты чего? — встревоженно спросил он побледневшего друга.
— Вот и все, Витаха… — тихо сказал Григорий.
— От нее?
— Да…
— Говорил я тебе — выбрось из головы! Не ты ей был нужен — твои деньги.
— Перестань! Не смей так… о ней…
— Ладно, молчу… — Рагозин порезал колбасу, достал из холодильника кусок говядины, поставил на стол сковородку с горячей яичницей, открыл банку вишневого компота. — Садись, ешь.
— Что-то не хочется…
— Может, сто граммов для аппетиту?
— Нет. Завтра еду.
— Ты что, чокнулся?! — возмутился Рагозин. — Тебя уже ноги не держат. Прыг-Скок уговорил?
— Надо, Вить…
— Кому надо? Прыгунову? Чтобы он премию за квартал отхватил?
— При чем здесь Прыгунов? — Любченко спрятал письмо в тумбочку. — На приисках люди мерзнут, некому уголь подвезти. Все наши исправные машины в разгоне. Из тех, что стоят в боксах, только моя и Андрея Палыча на ходу. Больше некому, Вить.
— Гришань, давай я вместо тебя промотнусь? С моей развалюхой дело длинное, на приколе недели две простою. Давай, а?
Григорий отрицательно мотнул головой, сел к столу и принялся нехотя жевать яичницу. Рагозин посмотрел на него с осуждением, но смолчал; раздевшись, он лег на кровать и демонстративно отвернулся к стене.
Белый прямоугольник замерзшего окна потемнел, словно его подкрасили синькой — близился вечер.
Снег возле шахты был густо присыпан угольной пылыо. Над погрузочной площадкой клубилось серое облако, сквозь которое сеялись редкие снежинки. Попадая на ветровое стекло, они таяли и стекали вниз грязными каплями. Дальние сопки светились в лучах восходящего солнца неяркой желтоватой белизной, а в долине, где скучились шахтные постройки, все еще стояли туманные сумерки. Дым из высоченной трубы котельной, свиваясь веревочными прядями, просверлил отверстие в заполонившей долину до краев рыже-серой пелене и атомным грибом висел в тусклой небесной голубизне.
Любченко, прислушиваясь, как рабочие поминают все святцы — затвор раздаточного бункера обледенел, его заклинило, и теперь они орудовали ломами и кувалдами, пытаясь открыть люк, — с тревогой посматривал на небо. С запада наползала туча, толстая и ленивая; она повесила над перевалом снежный занавес, куски рваной бахромы которого, подхваченные низовым ветром, уже долетали в долину.
Это был второй рейс Григория. “Вертушки”, так прозвали водители ходки на короткие дистанции, не пользовались у трассовиков особой благосклонностью: забот много, дороги скверные, и значит, перерасход горючего обеспечен, а зарплата оставляла желать лучшего — попробуй выжми плановые тонно-километры, если временами машина ползла, как улитка. Обычно на “вертушку” выписывали путевой лист водителям, кто уже выработал свой минимум по зарплате. И конечно же, многие отбрыкивались от “вертушек”, как могли.
Но иное волновало сейчас Григория. Ему предстояла дорога как раз через тот перевал, где, судя по всему, запуржило.
“Нужно дозаправиться… — подумал он, мельком посмотрев на приборы. — Запас не помешает…” В кузове громыхнуло — наконец посыпался уголь…
На заправке, как всегда, столпотворение— рев моторов, перебранка, соленые шуточки.
— Гришаня, салют! — черномазый смешливый водитель, которого кликали Лубок, обнял Григория за плечи и доверительно полушепотом попросил: — Слышь, брат, выручи — захвати пассажира,
— Куда ему?
— А это без разницы. Он тебе сам расскажет… что почем и куда, — заржал Лубок. — Договорились? Лады. Ты уже заправился? Подожди чуток…
Любченко вырулил на проезжую часть дороги и стал терпеливо ждать сумасбродного Лубка. Небо по-прежнему хмурилось, но, судя по всему, непогода обходила заправку стороной.
— А вот и мы! — Лубок открыл дверку и помог забраться на сиденье женщине в потертой цигейковой шубе. — Не обижай ребенка, Гришаня, — хохотнул довольно и помахал рукой: — Всех благи попутного ветра!
Григорий плавно выжал сцепление, “КамАЗ” зарычал и покатил по дороге, набирая скорость.
— Вам куда нужно? — спросил Любченко, покосившись на свою пассажирку.
С виду она была не первой молодости, лет тридцати; лицо симпатичное, с правильными чертами, но под глазами затаились тени, а морщины уже не мог скрыть даже толстый слой грима.
— А вы в какую сторону путь держите? — улыбнулась она с игривым прищуром. — Тогда все в порядке. Меня зовут Лиза, — представилась, снимая темно-коричневую норковую шапку.
— Григорий… — буркнул в ответ Любченко, не отрывая глаз от дороги — в этот момент он объезжал застрявший в кювете “МАЗ”, возле которого постреливал выхлопной трубой бульдозер дорожников.
Когда Григорий снова посмотрел на женщину, она уже была без шубы и расчесывала короткие, но густые и вьющиеся темно-русые волосы.
— Нравлюсь? — спросила с улыбкой, подавшись к нему и расстегивая вязаную кофту, под которую была пододета оранжевая блузка.
— Мр-р… — промурлыкал по-кошачьи Любченко и поспешил отвести взгляд: в глубоком вырезе блузки виднелись маленькие острые груди.