Жестокие игры

Стивотер Мэгги

— Наверное, он сказал, что поедет вместе с Томми Фальком и Бичем Грэттоном.

Я чувствую, как от мгновенно вскипевшего гнева из моего горла вырывается странный звук.

— Ну конечно! Все об этом знают! Все уезжают. А ты тоже собираешься на материк?

— Нет, — серьезно отвечает Брайан. — Мой прапрапрадед помогал строить вот этот причал, и я от него не уеду.

Звучит это так, словно Брайан женат на этом причале. Почему-то я вдруг ощущаю себя уставшей и злой.

— Эй, вот что, — говорит Брайан, как будто наконец-то почувствовав

мое раздражение, — давай заглянем в паб. Я вообще-то туда и собирался. Гэйб вполне может быть там, там иногда все местные прячутся. А если его и нет, то ты хотя бы ненадолго согреешься.

Мы снова пробираемся сквозь людское море — к пабу «Черноглазая красотка», зданию с зеленым фронтоном, с открытыми настежь дверями. Меня всегда поражает то, что хотя зал предназначен для пивнушки, здесь сплошь полированное дерево, и жатая кожа, и бронзовая гарнитура. Здесь безупречно чисто и большую часть дня неправдоподобно пусто. А вечером, когда рыбаки устают быть серьезными, паб наполняется, шум из него выплескивается на улицу и на причал.

До этого вечера я никогда не заходила внутрь этой непонятной разновидности пивной. Здесь тоже полно народу, но ощущается это не так, как на улице. Плотная, дымная, слишком жаркая теснота замкнутого пространства наполнена криками и смехом. Меня сразу смущает то, что я слышу в разговорах собственное имя.

— Эге, ну и ну, да это никак Кэт Конноли? — восклицает какой-то мужчина, стоящий у самой двери.

При упоминании моего имени сразу несколько голов поворачиваются в нашу сторону. У меня такое ощущение, что на каждой из них не по два глаза, а гораздо больше.

— Кэт Конноли! — радостно кричит другой мужчина, у бара.

Он отодвигает барный табурет, чтобы подойти поближе. У него грудь как бочонок и рыжие волосы, а пахнет от него пивом и чесноком.

— Курочка среди петушков!

Брайан берет меня за руку, не слишком вежливо, и показывает на дальний конец зала. Потом поворачивается к мужчине:

— Да, это она. Так что успокойся, Джон. Как ты думаешь, почему сегодня прилив такой высокий? Шторм приближается?

Я прекрасно понимаю, когда меня пытаются спасти, и потому быстро прохожу в глубь помещения, подальше от них. Оглядываю дальнюю часть зала — и вот вам пожалуйста, в угловой кабинке сидит Гэйб! Он слегка наклонился вперед, перед ним кружка пива, длинные пальцы по-паучьи движутся над поверхностью стола, когда он что-то говорит, сопровождая слова жестами. Он смеется, и хотя я этого не слышу, все равно замечаю, как не похож он здесь того Гэйба, которого я знаю. Он кажется развязным и грубым. Во мне закипает гнев.

Брайан продолжает меня прикрывать, так что я бросаюсь сквозь дым и становлюсь рядом со стулом Гэйба, прямо около его плеча. Я жду, когда он меня заметит; Томми Фальк — чертов заговорщик — сидит напротив Гэйба, и он уже видит меня и мило улыбается. Но Гэйб продолжает жестикулировать.

— Гэйб! — окликаю его я.

Я раздражена, как ребенок, стоящий рядом с отцом и пытающийся оторвать его от чтения

газеты.

Он оборачивается. Не скажу, чтобы у него стало виноватое лицо. Впрочем, об этом я сейчас вообще не думаю.

Гэйб просто восклицает:

— О, Пак!

— Да, о Пак.

— Слушай, я просто поверить не могу, что ты записалась на бега, — вмешивается Томми. Перед ним две пустые кружки, очевидно, поэтому слова у него сливаются, он произносит их без пауз, только легкое шипение отделяет одно от другого. — Видел тебя там в первый день. Вообще первая девушка! Всем утерла нос!

— Нечего ее поощрять, — говорит Гэйб, но очень весело.

От него попахивает алкоголем.

— Ты пьян! — ужасаюсь я.

Гэйб смотрит на Томми, потом снова на меня.

— Не говори глупостей, Кэт. Всего одна кружка.

— Папа не хотел, чтобы ты пил. И ты ему обещал, что не будешь!

— Слушай, ты ведешь себя как истеричка.

Какая же я истеричка? Чтобы продемонстрировать собственное спокойствие, я произношу нарочито тихо:

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Хорошо. — Но он и не думает встать с места.

По его позе я догадываюсь, что он отлично осознает: Томми наблюдает за нами, и старается выглядеть как можно умнее в глазах приятеля.

Я чуть наклоняюсь и произношу одно слово:

— Наедине.

Больше всего меня задевает то, как он смотрит на меня после этого. Одна его бровь приподнимается, как будто он все еще считает, что я делаю из мухи слона.

Потом Гэйб поднимает руку ладонью к потолку.

— Вообще-то здесь неподходящее место для серьезных бесед. А подождать это не может?

Я кладу руку на его ладонь и хватаю его за рубашку.

— Нет. Больше не может. Нам нужно поговорить прямо сейчас.

— Врежь ему, Пак! — говорит Томми, взмахивая кулаком.

Я тут же переполняюсь презрением к Томми и его смазливой мордашке. Я даже не смотрю на него. Вместо того я тащу Гэйба к двери в самой дальней части паба. За ней скрывается крошечная уборная, в которой пахнет так, словно здесь недавно кого-то вырвало. Мне хочется получить несколько мгновений передышки, чтобы собраться с мыслями, как следует вспомнить, что именно я хотела сказать Гэйбу, но, похоже, все слова остались за только что захлопнувшейся дверью.

— А здесь уютно, — заявляет Гэйб.

Над раковиной висит зеркало размером с книгу, и я рада, что не вижу в нем себя.

— Где ты пропадаешь?

Гэйб смотрит на меня так, словно вопроса глупее и не придумать.

— Работаю.

— Работаешь? Круглые сутки? По ночам?

Габриэль переступает с ноги на ногу, таращась в потолок.

— Я не пропадаю по ночам. Ты именно об этом хотела поговорить?

Конечно, не только об этом, но я не могу припомнить в точности остальное и начинаю кричать на него. Мысли у меня прыгают, они вывалились из головы и хрустят под ногами. Я лишь отчетливо помню свое желание дать Гэйбу в глаз, но тут вдруг самое главное возвращается в мою память.