Жестокие игры
Шрифт:
Я не знаю, что там делает кабилл-ушти. Может, у водяной лошади уже пропал интерес к нам. Может, ее расхолодила изгородь, стоящая между нами. Я мысленно прослеживаю тот путь, который нам нужно пройти, чтобы добраться до дома: вокруг противоположной стороны сарая, потом вдоль двух секций изгороди, потом сквозь ворота, сооруженные из железных труб, и потом — пятнадцать футов до двери.
Возможно, одному из нас и удастся вовремя проскочить сквозь ворота. Но этого недостаточно.
Ночь темна и тиха. Я напрягаю слух, ожидая услышать еще один мягкий удар копыта. Внимание
Над крышей шипит водяная пыль. Вода стекает по железу, по одной, по две капли зараз, издавая мягкий, едва различимый звук, когда капли ударяются о землю. Где-то вдали я слышу нечто похожее на гул автомобильного мотора. Ветер шевелит сено. С другой стороны стены ничего…
Дав вздрагивает.
Сбоку в сарай заглядывает длинная черная морда.
Это настоящий дьявол.
Я замираю, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не завизжать. Тварь черна, как брикет торфа ночью, а ее губы растянуты в ужасающей усмешке. Уши у водяной лошади длинные, и они зловещим образом направлены концами друг на друга, не как у лошади, а как у какого-нибудь демона. Чем-то они напоминают хвостики у акульих яиц. Ноздри тоже длинные и узкие, чтобы не пропускать в нос морскую воду. Глаза черные и слизистые — рыбьи глаза.
От лошади разит океаном. Это вонь отлива, когда на скалах остается разная гниющая дохлятина. Это совсем не похоже на запах лошади.
И эта тварь голодна.
Кабилл-ушти вытягивает шею, поверх изгороди заглядывая в сарай. Все, что разделяет нас и странно скалящуюся водяную лошадь, — три доски, которые я собственноручно, хотя и под наблюдением мамы, приколотила к столбикам. В каждую доску забито по три гвоздя, а не по два, поскольку пони, как объяснила мама, испытает, на прочность каждую из них.
И вот теперь черная как ночь водяная лошадь прижимается грудью к этим доскам. Не сильно. Слегка, так же как она толкалась в заднюю стенку сарая.
Гвозди скрипят.
Я слышу, как колотится мое сердце, а может быть, это сердце Финна, а может быть, оба они, и стук этот так быстр и громок, что я не в силах дышать. Мои пальцы стискивают сено, ногти впились в ладони.
«Мы спрятались, ты нас не видишь, уходи…»
Дав застыла, совершенно не двигаясь.
Кабилл-ушти рассматривает нас и разевает пасть, а потом издает звук, от которого у меня застывает кровь. Это шипящий выдох, и вместе с ним — странное пощелкивание, которое несется откуда-то из глубины горла: «Кшааааааааау…»
Дав прижимает уши, но не шевелится.
Сколько раз нам повторяли, что кабилл-ушти интересуются только подвижной добычей? Что двигаться — значит погибнуть?
Дав превратилась в статую.
Кабилл-ушти снова нажимает на доски. Доски и гвозди отзываются скрипом.
Я слышу, как вздыхает Финн. Вздох такой тихий, что я знаю: никто, кроме меня, его не слышит, да и я различаю только потому, что всю жизнь прислушиваюсь к каждому звуку, идущему от моего братишки. Это мягкий, испуганный, короткий вздох, какого я уже давно не слыхала
А потом раздается вой.
Он доносится снаружи, с пастбища. И Дав, и кабилл-ушти сразу настораживают уши.
Вой звучит снова, и желудок у меня как будто проваливается куда-то вниз. Я думаю, что это еще один кабилл-ушти стремится к нам, прорываясь через изгородь с другой стороны, там, где всего лишь легкая ограда окружает пастбище, где нет даже трех гвоздей на доску, чтобы помочь нам остаться в живых.
Черное чудовище шевелит странными длинными ушами.
Опять кто-то завывает. Это похоже на плач младенца, и тут же я вижу, как шевелятся губы Финна. Мне почти ничего не видно, кроме его губ, остальное скрыто под сеном и в тенях.
Финн отчетливо, хотя и беззвучно, выговаривает:
— Паффин.
Звук повторяется, и теперь уже я его узнаю. Паффин, амбарная кошка, всегда ищет Финна, возвращаясь из своих дальних прогулок, и ее привлек свет в сарае. Она опять испускает протяжное мяуканье, тот младенческий плач, которым обычно зовет Финна. А Финн, когда бывает в настроении, отвечает ей тем же, и она идет на его голос, как на маяк.
Кошка снова мяукает, теперь ближе, и кабилл-ушти отодвигается назад.
В сером свете тумана, который поднимается от земли навстречу дождю, я вижу Паффин, спешащую к нам; ее хвост вопросительно изогнут.
— Мяу? — интересуется она.
Оскал исчезает с морды водяной лошади.
Паффин замечает пришельца только тогда, когда тот срывается с места. Изгородь трескается, как лист бумаги, доски разлетаются в сторону с таким звуком, словно рушится весь мир.
Кошка бросается бежать, а водяная лошадь мчится за ней, и от погони в ней разгорается голод. Обе они исчезают в тумане, и последнее, что я слышу, — это как копыта врезаются в землю, тормозя, а потом отчаянно кричит Паффин.
Финн закрывает лицо ладонями, с его рук сыплется сено, и я вижу, как вздрагивают его плечи.
Но я не могу об этом думать. Из головы у меня не выходит вот что: кабилл-ушти вернется и убьет моего брата.
Я хватаю Финна за плечо:
— Бежим!
У меня нет никакого плана, я просто знаю, что здесь оставаться нельзя.
Позади я слышу какой-то звук и так резко оборачиваюсь, что мышцы шеи пронзает болью. Мне требуется несколько секунд, чтобы узнать голос, произносящий мое имя.
— Пак!..
Это Гэйб, он перебирается через остатки изгороди, только что разнесенной вдребезги водяной лошадью. Гэйб шипит, беря меня за руку:
— Скорее! Он вернется.
Я настолько потрясена, увидев его, — вот именно сейчас, а не в какое-то другое время, — что поначалу даже не могу ничего сказать.
Но потом у меня вырывается:
— Дав! А как же Дав?
— Уводи ее, — отзывается Гэйб чуть громче. — Финн! Очнись! Идем!
Я дергаю Дав за уздечку; она встряхивает головой так, что чуть не вырывает мне руку из плеча. Дав дрожит, как там, на краю обрыва.
— Паффин… — бормочу я.
— Это всего лишь кошка. Мне ее жаль, но надо уходить, — Гэйб подталкивает Финна. — Там еще два. Они идут сюда.