Жестокие истории. Сборник рассказов и повестей
Шрифт:
И тут из кустов вынырнул Сергей, на ходу собирая ружье. Жестко щелкнули замками стволы и потом с кастаньетным сухим клацаньем заглотили пару патронов с картечью.
Глаза его блестели, зубы ощерились в подобии улыбки, багровая опухоль-ссадина закрывала почти всю левую сторону лица...
– Вот вы где?
– пронзительным, напряженным голосом выкрикнул он, и, словно подстегнутая этой фразой, компания рассыпалась в беспорядке: кто напролом через кусты, кто - в дыру в заборе, а кто прямо через забор кинулись наутёк. Эти недавние победители, вдруг, стали похожи
И увидев этих трусливо бегущих, отталкивающих друг друга от дыры алкашей, Сергей, словно хищник, которому нельзя показывать, что ты боишься, тем более убегаешь, не думая, не размышляя вскинул привычным, заученным движением приклад ружья к плечу, всунул его в ложбинку трапециевидной мышцы, словно в гнездо, специально предназначенное для затыльника ружья, широко открыл правый глаз, прикрыв левый, скользнул взглядом вдоль прицельной планки, совместил прорезь замка и мушку, в мгновение нашел туловище нескладно бегущей фигуры "Савки", и полумягко, привычно нажал на дальний курок из двух.
Из левого ствола вырвался снопик огня, и раздался грохот выстрела! Почти одновременно с этим, фигура Савки, споткнувшись на бегу, рухнула в зеленую высокую траву.
Для Сергея не было ничего нового ни в автоматизме прицеливания, ни в нажатии на спусковой крючок, ни в грохоте выстрела. Там, а Афгане, инстинкт самосохранения научил всех их, молодых, в мгновение ока делать это, не размышляя, не медля, для того, чтобы остаться жить самому, не получить себе в бок или голову пулю чуть раньше, чем выстрелишь сам!
Мишку Савина хлестнуло картечью по боку и сбило с ног неожиданно и нестерпимо больно. Пьяное сознание замедленно фиксировало и линию горизонта вдруг вздыбившегося, и накренившегося, и боль удара, и ноги Сергея, которого он знал и которому он немного завидовал, слушая рассказы его матери. А чьи-то ноги, приминая высокую траву, приближались длинными шагами к его телу...
Для Сергея, все происходящее было естественным продолжением: и драки в ресторане, и первого выстрела, и падения врага.
Глаза его, замечая все детали, ничего не видели вообще. Возбужденный опасностью, мозг посылал импульсы, а тренированное тело выполняло команды без пауз и остановок.
Подойдя к упавшему, Сергей наступил правой ногой ему на грудь, вновь вскинул ружье в наклоненное правое плечо и, совместив мушку, прорезь и висок жертвы, нажал на ближний спуск.
Теперь из правого ствола вылетел дымок, в голове что-то чавкнуло, и человек, которого еще мгновение назад звали Мишкой Савиным или Савкой, перестал существовать.
Грохот второго выстрела, отразившись эхом от глухой, беленой известью, стены ресторана, словно ударом ужаса, хлестнул по глазам всем, кто видел это.
Страх обуял пьяненьких "бойцов" команды Хриплого, заставил их с криками ужаса, застрявшими в горле, разбежаться по сторонам, упасть, затаиться. Теперь у них действовал их инстинкт самосохранения.
Только Хриплый сохранил хладнокровие. Он спрятался за куст и сквозь зеленую кисею веток и листьев видел, как Серега презрительно улыбнулся побелевшим от ярости лицом и проговорил: -
Он переломил стволы, выбрасывая дымящиеся гильзы, и, опущенное вниз стволами ружье, закинул на ремень за плечи и пошел не оглядываясь...
Когда через пятнадцать минут приехала скорая и милиция, вокруг трупа Мишки Савина плотной толпой стояли зеваки, а Хриплый увел оставшихся гуляк к себе домой...
Серега прямым ходом дошел до райотдела и без колебаний толкнул входные двери. Войдя внутрь, он подошел к стойке, за которой сидел молоденький сержант-дежурный, разговаривающий с кем-то по телефону, увидев Соловьева, он дернулся, схватившись за кобуру.
Сергей, подойдя вплотную, бросил на стойку ружье, которое с грохотом упало на пол, внутрь загородки.
– Я убил человека - произнес он медленно и внятно, и ему хотелось добавить "кажется" но он сдержался, потому что наверняка знал, - он его убил...
Хриплый с дружками, запершись в доме тетки (она была на дежурстве, охраняла железнодорожные склады) допивал самогон теперь, уже просто из горла без закуски, не чувствуя ни запаха, ни вкуса отвратительной сивухи.
– Соловей, сука, тварь поганая, - уже даже не хрипел, а сипел Хриплый, - Он должен заплатить за убийство! Мне по херу афганец он или пидор, ишак порушенный, но он должен заплатить за это. Если мы его сегодня не кончим, он просидит под судом с полгода, потом на суде ему дадут года три-четыре с учетом его героического афганского прошлого и он года через три выйдет по какой-нибудь амнистии в честь победы в Афгане.
А мы как овцы поганые будем ждать и смотреть, как он, убив человека, вывернется, будто ни в чем не бывало.
Нет, вот хер им в рот. Мы можем сейчас попробовать его забрать в ментовке, там сидит-то обычно один дежурный, молодой какой-нибудь мент-салага. Мы его припугнем или уговорим, чтобы он отдал нам этого пидора на расправу. Это я на себя беру...
Хриплый вышел в сени, пошатываясь, приставил лестницу, открыл люк чердака и, пошарив рукой в темноте, достал оттуда сверток в промасленной тряпочке. Размотав тряпочку, он показал всем матово-чернеющий стволом пистолет с деревянной темно-коричневой лаковой рукояткой. Тут же лежала коробочка с мелкокалиберными патронами...
Рядом с Хриплым остались только его закадычные дружки: запойный пьяница татарин Хыра, Лешка Никитин по кличке Никита - драчун и бабник, и нигде не работающий, как говорят в ментовках, длинный и худой блатной дружок Хриплого, Колес.
Этот Колес славился тем, что выпивал три поллитровки водки в одиночку и после этого шел на танцы, почти не шатаясь, и лез в драку на каждого встречного. Его боялись, потому что без финки он никуда не ходил.
Торопясь допили самогонку. Хриплый накинул на плечи "клифт", как он привычно называл черный пиджак, спрятал заряженный пистолет за поясной ремень, и они вышли на улицу, поддерживая друг друга и матерясь во все горло...