Жестокие истории. Сборник рассказов и повестей
Шрифт:
Дни его службы подходили к концу...
Вчера убили Кольку Медведева...
Глупо, безжалостно и трагично все, что случилось сегодня. Не верится, не хочется верить! Ведь только вчера еще он улыбался, перед атакой, весело скалил белые зубы под щеткой пшеничных дембельских усов и, пародируя какого-то удальца из спецназа, цедил: "Ништяк, прорвемся!"
И хохотал, подталкивая впереди идущих молодых, которые тоже начинали улыбаться через силу - он отвлекал их от ожидания ужасов боя. А потом все как обычно завертелось и загрохотало, застучали выстрелы, заухали
Через полчаса духов выкурили из кишлака, и казалось, что все кончено. Колька с лицом, измазанным глиняной крошкой, закинув автомат за плечо, шел Сергею навстречу и орал: "Земеля! Ништяк, прорвались! Славно порезвились".
И вдруг над низким дувалом, ограждавшим внутренний дворик, возникла голова афганской девушки в черном платке с мелкими красными цветочками. Колька боковым зрением заметил движение, по-ковбойски сорвал с плеча автомат, по-цирковому крутнув его в воздухе.
Сергей завороженно наблюдал происходящее, все будто застыло на секунду: и ощерившийся Колька и девушка, державшая двумя руками пистолет, и проходящие по улице беспечные солдаты.
Колька, наверное, успел бы выстрелить первым, он был ловким и опытным бойцом, но его что-то удержало. А девушка выстрелила вначале один раз, потом второй. Выстрелов Сергей не слышал, но видел, как Колька схватился руками за грудь, выронил автомат и, медленно теряя устойчивость живого тела, упал в дорожную пыль.
Дальше Серега ничего не помнил! Ему рассказывали, что он дико закричал и буквально отрубил длинной очередью голову несчастной девушке, а потом без остановки метнул две гранаты во внутренний дворик. Осколки прожужжали над головами, но Сергей орал, вращая выпученными глазами: "Дайте еще гранату! Дайте гранату! Я взорву их всех..."
Потом упал на колени перед телом Кольки и стал его уже мертвого (пуля попала в сердце) тормошить, и плакать, и причитать: - Колька! Медведь! Ну, не умирай! Ведь нам же на дембель! А ты... Ну, не умирай, прошу тебя!"
Его оттащили, кто-то сунул ему в рот флягу со спиртом. Он сглотнул раз, второй, потом закашлялся, согнулся почти пополам, снова упал на землю и колотил, колотил сжатыми кулаками по пыли, выл во весь голос.
Слезы текли по лицу, оставляя светлые полоски на запыленных чумазых щеках. Размазывая слезы грязной ладонью, он матерился, скрипел зубами, хватался за автомат и строчил в белые молчащие стены, стоящие вдоль улиц. Пугачев подкрался к нему сзади, обхватил его за плечи, отпихнул ногой упавший автомат и стал уговаривать: - Соловей, ну, Соловей, успокойся! Ну все, все..." Он не находил слов сочувствия и вообще был не мастер говорить что-либо кроме матерков. Сергея подхватили под руки, и он мотаясь из стороны в сторону, волоча ноги, опираясь на плечи двух годков, побрел к БМП, вяло мотая головой и по-прежнему всхлипывая. Все нервное напряжение двух лет тяжелой службы, боев, страха смерти, вылилось в этом истерическом приступе, обнажив озлобленную, болящую душу...
По приезде в казарму Сергея уложили спать, и он не сопротивляясь согласился, завернулся в шинель и пролежал так почти сутки не вставая ни на обед, ни на ужин...
Дембель наступил неожиданно, хотя все так его ждали. Коптер выдал дембелям сухой паек. В строевой части отдали выправленные дембельские документы. Пожали руки, попрощались.
В роте всю ночь гуляли, пили водку, разговаривали, играли и пели на
Сергей подумал, что может-быть сейчас из этой чащи в их сторону смотрят зоркие цепкие глаза духов. Серега вздохнул, поежился: "Да, черт с ним! Жизнь еще впереди, но как мне все это обрыдло: и война, и казарма, и горы красивые; но чужие, враждебные, злые..."
На аэродром долго съезжались дембеля из других частей. Несколько раз строились для проверки состава. С каждым построением в строю было все больше и больше пьяных.
Серега, криво улыбаясь, бормотал: - Где они эту водку, здесь достают?..
Сам не пил; и вообще чувств радости не испытывал, только усталость.
"Приеду домой, - думал он, - завалюсь на кровать и буду лежать не вставая трое суток. Буду лежать и плевать в потолок и никого не захочу увидеть..."
В самолете самые бойкие заняли удобные места, и соседом через кресло оказался здоровенный белобрысый старшина с наградными колодками на выцветшей полевой форме.
Сергей долго вспоминал, где он видел этого здоровяка, и потом в памяти всплыли события двухлетней давности, эшелон призывников и его белобрысый сосед. "Он, точно он!", - понял Серега, но промолчал, исподтишка наблюдая за уверенной немногословностью старшины.
"Да, он возмужал, и видно, что эти годы прошли для него не просто", - констатировал он...
Самолет тряхнуло, и Сергей, наслышавшись об обстрелах душманскими ракетами наших самолетов, отвлекся, сжался и опасливо глянул в иллюминатор...
Через несколько минут волнение улеглось, и, распаренный духотой, убаюканный мерным гулом моторов, он задремал...
В Ташкент прилетели к полудню, а вечером он уже катил в поезде Ташкент-Москва и пил пиво с соседями по купе, которые ехали в столицу в командировку. Его долго и тщетно пытались разговорить, но Сергей не хотел даже вспоминать обо всем пережитом. Наконец от него отстали, и он, завалившись на верхнюю полку, не раздеваясь, заснул крепким сном гражданского человека.
Дома его не ждали...
Он сознательно не писал и не сообщал о дате демобилизации. Ему до последнего часа казалось, что узнай кто, как он рвется домой, и что-нибудь ему обязательно помешало бы.
Сойдя на станции своего городка, он не торопясь пошел в сторону дома, разглядывая знакомые дома, знакомые деревья и скверы, но совсем не узнавая никого из встречных. Ему повезло, он не встретил никого из знакомых или друзей. Случись это, он не знал бы, как себя вести и что говорить: в душе застыла горьким колом пустота.
Вывернув из-за угла, он увидел мать, сидящую на крылечке в обществе двух соседок, пожилых женщин. Она о чем-то оживленно рассказывала и когда случайно повернула голову в сторону остановившегося Сергея, то не сразу и узнала-то его.
На секунду она умолкла, как бы распознавая фигуру и лицо сына, потом охнула и заплакала, повторяя, как заклинание: - Сереженька! Сыночек! Наконец-то приехал долгожданный!"
И, тяжело поднявшись, вытянув навстречу ему руки, хромая пошла, не веря еще, не осознавая, что ее любимый сын живой и невредимый, заметно подросший и возмужавший, наконец-то приехал домой, навсегда...