Жестокии? мучитель
Шрифт:
Последнее, чего я должна была бы хотеть, это иметь на своем теле хоть какое-то напоминание об Элиасе Моралесе, но в глубине души я словно всегда знала, что именно этим и закончится наша извращенная, чертова динамика.
Элиас выпускает свою сперму глубоко внутри меня, и я уже второй раз не могу поверить, что он кончает в меня. Без защиты.
Это глупо и безрассудно, и по какой-то сумасшедшей причине мне это нравится. Мне нравится тот факт, что он рискует сделать меня беременной, потому что так сильно хочет
Его губы скользят по моей шее, и он посасывает плоть, тихо дыша.
— Это был рай, nena.
— Что значит “nena”?
– Спрашиваю я.
Его губы изгибаются в улыбке, касаясь моей кожи.
— Это значит ”детка".
Мое тело нагревается, и я стону, чувствуя, как все еще полутвердый член пульсирует внутри меня.
— Элиас, ты действительно проделал весь этот путь только потому, что тебе нужно было меня трахнуть?
– Спрашиваю я, глядя на него через плечо.
Он закрывает глаза, и его челюсть сжимается, когда он качает головой.
— Я же говорил тебе, Гурин.
– Он вытаскивает из меня свой член. — Я здесь, чтобы убедиться, что ты придерживаешься правил.
Я тяжело сглатываю, когда он засовывает его обратно в штаны и ослабляет хватку на мне. Натягиваю трусики и штаны обратно, пока его сперма стекает по внутренней стороне моих бедер, и поворачиваюсь к нему лицом.
— В этом нет никакого смысла.
– Я кладу руки на бедра. — Это ты не придерживаешься правил, шантажируя Михаила.
Он лишь отмахивается.
— Ты говорила с ним, и он подтвердил, что отменил помолвку, верно?
Я киваю в ответ, внутри кипит гнев из-за внезапной перемены в нем. В одну минуту он не может оторвать от меня руки, а в другую - холоден и отстранен.
— Хорошо, тогда моя работа здесь закончена.
– Он смотрит мне в глаза, но лишь мельком. — Хорошего Рождества, Гурин. Увидимся в академии.
С этими словами он открывает дверь и выходит из дамской комнаты, оставляя меня с чувством опустошения и подавленности.
Элиас Моралес имеет надо власть, которую я никогда не пойму. И теперь, когда мы перешли черту, я знаю, что чем больше он играет со мной, тем глубже вонзает свои когти. Это болезненное чувство, возникающее на стенках моего горла и царапающее грудь, – предупреждающие знаки. Если я не буду внимательной, Элиас наконец получит то, чего всегда хотел. Он сломает меня и оставит лишь обломок той девушки, которой я когда-то была.
Глава 19
Элиас
Дядя Эрнандес заводит меня в свой кабинет, глаза сощурены.
— Все в порядке, дядя?
Это не первый раз с начала зимних каникул, когда он силой приводит меня сюда без каких-либо объяснений.
— Твои оценки в этом году упали. Что происходит?
Я пожимаю плечами.
—
Его челюсть сжимается.
— Имеет, когда я плачу сто тысяч долларов в год.
– Он стучит сжатым кулаком по столу. — Я хочу, чтобы твоя успеваемость вернулись на прежний уровень, иначе у нас возникнут серьезные проблемы.
Я стискиваю зубы и киваю.
— Да, дядя.
Как всегда, я вынужден склониться перед доном Эрнандесом, и мне это надоело.
Мой отец жалок и слаб и выполняет все желания Эрнандеса. Меня от этого тошнит. Ненавижу дядю почти так же сильно как и отца, поскольку что в моих глазах он был соучастником маминой гибели.
Они оба самодовольные придурки, а мой дядя – это позор за то, поддержал его после того, что он сделал. Вспышки последней ночи в Мексике заставляют меня вздрогнуть, когда я вспоминаю сцену, как отец избил мою мать так сильно, что она не смогла прийти в себя.
Она пыталась помешать ему отвезти меня в Америку, и я никогда не простил его за это. У него всегда были проблемы с алкоголем, а когда она впала в истерику из-за того, что он забрал ее сына, он бил ее снова и снова, пока она не истекла кровью и не умерла. Меня охватывает стыд, потому что мне было тринадцать лет, и я должен был дать ему отпор, но вместо этого испугался и забился в угол, наблюдая, как он забирает единственного человека, который имел значение в этом мире.
Я сжимаю челюсть, не веря до конца, что моему дяде было все равно, что его сестру забили до смерти за такую мелочь. Она была Эстрада, хорошей женщиной, а мой отец - пустая трата гребаного пространства и всегда был таким.
Мой дядя вздыхает.
— Что тебя беспокоит?
– спрашивает он.
Я качаю головой, нахмурив брови.
— Что ты имеешь в виду?
— На тебя не похоже пренебрегать своими оценками. Почему ты не сосредоточен?
– спрашивает он.
Я пожимаю плечами.
— Трудно сказать.
В глубине души я знаю, что это потому, что моя одержимость Натальей Гурин затмила все остальное в жизни. Она стала всем, что меня волнует.
Эрнандес смотрит на часы.
— Завтра годовщина смерти твоей матери.
В канун Нового года её забили ее до смерти, и именно поэтому я всегда ненавидел Новый год. Нет ничего радостного в наступлении нового года, особенно после того, как ты кого-то потерял.
Я сжимаю челюсть, поскольку мой дядя редко говорит о своей сестре.
— К чему ты клонишь?
— Хочешь посетить ее могилу в Мексике?
– спрашивает он.
Мне кажется, что он ударил меня под дых, когда смотрю в его темные, бездушные глаза. За шесть лет, прошедших с момента ее смерти, Эрнандес ни разу не предлагал мне вернуться в Мексику и навестить ее могилу. Я киваю в ответ.