Жестокии? мучитель
Шрифт:
Я смотрю на него, почти шокированная тем, что за его неприязнью ко мне стоит подлинная причина, пусть и совершенно нелепая. Двенадцатилетняя девочка никак не могла знать или иметь отношение к тому, о чем он говорит. Но теперь я понимаю, почему он ненавидел меня. Его ярость вызвана тем, что он видел, как его мать забили до смерти, а затем его притащили в новую страну, где он лишь слабо понимал язык. Любой мальчик был бы зол, а моя фамилия направила его гнев на меня.
Он замолкает, углубляясь в лес. Когда проходит нескольких минут,
— Ты сказал «до недавнего времени». Что изменилось?
– спрашиваю я.
— Всё, - бормочет он, поворачиваясь так внезапно, что я врезаюсь ему в грудь.
Я пытаюсь сделать шаг назад, но он тянется ко мне и прижимает к себе.
— Мой дядя объяснил, почему отец убил ее. Она предала семью и спала с членом картеля Васкез.
– Мышца у него на виске сокращается. — Я винил во всем сделку с братвой, хотя именно глупые ошибки моей матери привели к ее собственной смерти и стали причиной, по которой нам пришлось покинуть Рейносу. - Его челюсть сжимается. — Она продала картель, и Васкез захватили территорию за пару дней. Я никогда не прощу своего отца за то, что он лишил ее жизни. Он был трусом и не смог сказать дону Пабло, чтобы тот отвалил и поручил разобраться кому-нибудь другому.
– Элиас пожимает плечами. — Но я больше не могу перекладывать вину на братву Гурина.
Я понимающе киваю, хотя почти уверена, что если бы его отец послал главу картеля Эстрада, он сам был бы мертв.
Не верится, что все эти годы я думала, будто он просто посмотрел на меня и сразу же возненавидел. Что это была противоположность любви с первого взгляда – ненависть с первой встречи.
Все это время он испытывал тайную ненависть к братве Гуриных и, в свою очередь, ко мне.
— Тогда почему ты все еще мучаешь меня?
– спрашиваю, зная, что ответ на этот вопрос способен полностью разрушить меня.
Его ноздри раздуваются, и он пожимает плечами.
— Я узнал о мамином предательстве только накануне Нового года.
– Он отпускает меня и, повернувшись спиной, идет дальше по тропинке. — Мой дядя впервые отвез меня на ее могилу в Рейносе.
– Мышцы его спины напряжены, когда он произносит. — А от старых привычек трудно избавиться.
Привычек.
Это то, чем он меня считает? Привычка, от которой он не может избавиться, и ничего больше.
Я сглатываю подступающую к горлу желчь, зная, что никогда не услышу от него того, чего хочу.
— Теперь ты остановишься?
– спрашиваю, не уверенная, звучит ли в моем голосе надежда или нерешительность.
Он снова смотрит на меня.
— Это то, чего ты хочешь?
– напряженность в его глазах крадет кислород из моих легких.
Я не знаю, как ответить на этот вопрос. На него нет простого ответа.
Шорох в кустах слева от нас спасает меня. Мы оба низко пригибаемся, держа винтовки наготове, и ищем источник шума.
Элиас
— Тихо, - одними губами произносит он, кивая на поляну впереди, где олениха со своим олененком только что вышли на тропинку.
Печаль сжимает мое сердце, когда я гадаю, действительно ли Элиас убьет их. Мать и малыш идут по своим делам и никому не причиняют вреда.
Он наводит ружье, и я хватаю его за руку, качая головой.
Его брови хмурятся.
— Что?
— Ты не можешь их убить.
Он сужает глаза.
— Как ты собираешься возглавить братву, если не можешь убить даже оленя?
Я тяжело сглатываю и смотрю ему прямо в глаза.
— Хороший лидер знает, когда нужно отнять жизнь, а когда проявить милосердие.
– Я бросаю взгляд на животных, которые по-прежнему не замечают нашего присутствия. — Любая жизнь священна, так по какой причине мы должны их убивать?
– Спрашиваю его.
— Потому что нам поручили охотиться, и именно это мы должны делать.
— Это бессмысленно и варварски. Не способность нажать на курок определяет сильного лидера, а понимание, когда не стоит его нажимать.
Когда я оглядываюсь на Элиаса, он уже опустил винтовку и смотрит на меня со странным выражением в своих льдисто-голубых глазах.
— Что?
– Спрашиваю я.
Он пожимает плечами.
— Ты говоришь очень разумно для любимчика учителей. Особенно учитывая, что ты идешь вразрез с прямой инструкцией.
– Он слегка подталкивает меня локтем, мягкая улыбка приподнимает его губы. Это красивая улыбка, которая придает ему почти потусторонний вид. — Я думаю, ты права, Гурин.
Я улыбаюсь.
— Конечно, я всегда права.
Он смеется, его глубокий и бархатистый смех разносится по деревьям и пугает оленей, которые бросаются через тропинку и скрываются в густом лесу вокруг нас.
Я тоже смеюсь, благодарная за то, что он согласился пощадить этих беззащитных животных.
А потом мы смотрим друг на друга, и мне кажется, что я впервые вижу настоящего Элиаса Моралеса.
Без гнева или маски, он заглядывает прямо мне в глаза, как будто может увидеть мою душу.
Сердце бьется сильнее и быстрее, когда я изучаю его взгляд, зная, что, несмотря на чувства, которые испытываю к нему, прошлое забыть невозможно.
Он так плохо обращался со мной все эти годы, и эти воспоминания не могут просто исчезнуть. Для нас нет возможности отмотать время назад, хотя часть меня хотела бы этого.
Что было бы, если бы Элиас с самого начала знал настоящую причину смерти своей матери и того, почему семья забрала его из дома?
Легко зацикливаться на том, что могло бы быть.
Элиас прочищает горло, разрывая напряженную паузу между нами, и бросает взгляд в сторону поляны.
— Пора двигаться.
– Он смотрит на часы. — У нас есть полчаса, чтобы вернуться к микроавтобусу.