Жестокий наезд
Шрифт:
– Я говорил, что привлеку дознавателя? – спокойно картавил Яновский в трубку. – И я его привлеку. На пленке очень хорошо видно, как в ходе разговора посетитель прячет конверт в документы на столе. Прячет, а Александра Андреевна этого не видит. Вы только подумайте, Антон Павлович, до какой низости могут дойти люди! Я думаю, что заказчик этого бесчеловечного акта будет обязательно установлен. Я постараюсь. Да, Антон Павлович, я забыл, когда у меня назначено дело Варавского?..
Ах ты, старый хрыч! Дорогой мой старый хрыч! Да помню, помню я, что твой Варавский арестован незаконно! И освобожу его. Мог бы и не просить, я все равно собирался это делать...
Я счастлив и готов на подвиг. Готов прямо сейчас пожертвовать жизнью для Пащенко!
– Пащенко, что для тебя сделать? Хочешь, я подарю тебе пылесос, о котором ты мечтаешь, – «БОШ»? Хочешь, песню спою? Что ты хочешь, друг, чтобы я для тебя сделал?
– Заткнись, пожалуйста. – Прокурор, как тот старик из сказки, использует свое желание, и я замолкаю. Чего не сделаешь ради друга?
Глава 7
Мы молча доезжаем до моего дома, где я выхожу, и протягиваю Вадиму руку. Он ее пожимает, и я остаюсь на улице один. Мы делаем это не сговариваясь, ведь дружим уже много лет. Мне туда нельзя. Есть вещи, которые позволить себе не имеет права даже такой судья, как я. Через полчаса, может – раньше, Вадим и его люди начнут задерживать людей, которые проходят по уголовному делу, рассматриваемому мною в суде.
Превышая свои полномочия, я никогда не переступлю черту. Да, я отличаюсь от многих судей. Но никогда не бываю безнравственным или глупым. Правосудие несовершенно, и, беря на себя право судить, иногда приходится совершать необычные поступки. Главное, чтобы эти поступки не пересекали черту, разделяющую закон и беззаконие.
Я хочу прийти домой, лечь на диван и, не думая о завтрашнем дне, уснуть на двадцать часов. Завтра будет самый тяжелый для меня день. Я объявлю приговор, к которому шел полтора месяца. Позади десятки бессонных ночей и боль от ран ближних, но я уверен в том, что нахожусь не в конце тоннеля, а в его начале. Все, что происходило до сегодняшнего дня, я мог предсказать, а что предсказать не мог, то был в силах исправить. Завтра, после того, как я оглашу приговор, я ступлю на путь в полной темноте. И каждый последующий мой шаг может оказаться шагом в пропасть.
Смогу ли я уснуть?
Подойдя к холодильнику, я с сочным звуком распахиваю дверцу. Бутылка «Белого аиста», моего самого любимого коньяка. Она полна и зовет меня к столу. Есть я не хочу, но желание выпить стакан спиртного просто непреодолимо.
Я повертел бутылку в руке и поставил на место. Празднование праздника до его начала – есть ли примета хуже этой? Если все закончится удачно, то аромат этого молдавского коньяка будет в тысячу раз приятнее. Зачем же портить вкус праздника?
Как омерзительно звенит будильник телефона...
Я проспал почти двадцать часов, так почему же я такой разбитый?
Чувствуя, как сознание постепенно возвращает меня в бытие из мира иллюзий, я переворачиваюсь на спину.
Будильник звенит и звенит. После шестого звонка будильник отключается, надеясь на человеческую ответственность. Но мелодия льется и льется, заставляя меня разлеплять непослушные веки.
Через секунду после десятого или одиннадцатого звонка я понимаю, что дело не в наглости давшего сбой в программе телефонного будильника, а в моей сонной растерянности. Это не будильник. Это настойчивый телефонный звонок.
Мгновенно придя в себя, я хватаю телефон и бросаю взгляд на настенные часы. Боже мой!.. Я заснул всего три часа назад, и темнота за окном – это не утро седьмого марта, а вечер шестого.
– Антон, это я.
– Вадик?
– Я их взял, Антон. И Баскова, и Серикова.
Обмякнув, я делаю тяжелый выдох.
– Прости, если разбудил... Но мне показалось, что ты очень хотел это услышать.
– Да, – признаюсь я, понимая, что если теперь и удастся заснуть, то только глубокой ночью. – Я очень хотел это услышать.
– Земцов опоздал. Он опоздал ровно на пятнадцать минут. Видишь ли, опера из управления транспортной прокуратуры собираются быстрее СОБРа УБОПа. Им не нужно надевать бронежилеты, «сферы», сверять часы и настраивать радиостанции. Мы приехали, выломали двери и взяли обоих. Басков успел два раза выстрелить, но это ничего... Опер поправится быстро. От сквозного ранения в плечо не умирают. Ты уже вышел на приговор?
– Да, Вадим, я оглашаю его завтра.
– Уже определил срок для Малыгина?
– Определил. – Незаметно для друга я улыбаюсь в трубку. После стресса он имеет право на наивные вопросы. Я знаю, что такое стресс. И помню наш с ним хохот после вылазки в церковь. – Определил...
Завтра в зале суда мне понадобятся и Басков, и Сериков. И они будут доставлены под конвоем. Странно, правда? Потерпевшие будут доставлены под конвоем. Все главные действующие лица трагедии на проспекте Ломоносова будут участвовать в зале суда под наблюдением охраны. Прецедент, имеющий место быть в провинциальном городе Тернове.
– Желаю удачи, Антон. Я позвоню тебе завтра вечером.
Я отключаю связь. Он позвонит мне завтра.
– Именем Российской Федерации...
Сколько раз я произносил эту фразу? И каждый раз после трех этих слов мое сердце, колотившееся до этой секунды словно в бешеной скачке, начинает биться ровно. Плох тот судья, который, зачитывая приговор, начинает чувствовать трепет и боль под сердцем.
Сомнение. Вот чувство, что одолевает каждого, кто именем страны объявляет собственное решение. Но все сомнения должны остаться за спиной. Сомневаться можно было месяц назад, вчера и до того момента, когда ты входишь в зал. Но, едва встав под флаг страны, ты не должен чувствовать в себе смятения.
Сомнение. Оно убивает судью, превращая в жалкое подобие служителя закона. Именно – в слугу, а не в его Слово. Если сомневаешься в верности того, что обдумал и решил, – уйди. Останься с честью наедине, если не хочешь растрясти ее остатки на последующих, загоняющих тебя в угол сомнениями процессах.
Все стоят и слушают описательную часть приговора. Это будет длиться еще долго. Я расскажу, с листа, о сущности обвинения Артема Семеновича Малыгина, обстоятельств дела, установленных судом...