Жестокий наезд
Шрифт:
Измайлов смотрел мне в глаза, и я не чувствовал ненависти.
– Позвонили вы и попросили помочь. Я ехал, готовый ко всему, но ваши стремления превзошли все ожидания. То, что случилось на дачах, привело меня в некоторое замешательство. У меня никогда в жизни не было друга, Струге, и в тот день я впервые в жизни подумал о том, чтобы его завести. Такого человека, как я, погрязшего, как принято считать, в омуте собственного обогащения, трудно поразить чувством. Однако это не так. Когда я увидел, как человек, обладающий высоким статусом, рискует жизнью ради того, чтобы спасти никчемную девчонку, которая даже не является его родственником, во мне что-то сломалось. Я видел вас в деле и пожалел, что вы – не мой друг. И тогда я решил. Пусть будет то, что будет. Мне в жизни приходилось очень много раз ошибаться. Мой бизнес хоть и не терпит ошибок, однако никто от них не застрахован. Главное, найти время, чтобы исправить ошибки вовремя.
– Вы меня заинтриговали, Альберт Андреевич, – произнес я.
– И в тот день, глядя на вас в зеркало заднего вида... На вас и ту бедную девочку... Я подумал – этот человек не может ошибиться. Не сможет это сделать по причине своего существа – во-первых, и по причине того, что нас уже многое связывает, – во-вторых. Я отказался от своих прежних замыслов, позвонил Лукину и дал обратный ход. Вам не суждено было заметить ни одного движения, что произошли за вашей спиной, однако я на этих рокировках потерял уйму денег, нервов и времени. Лукин даже обрадовался тому, что, зарабатывая вдвое больше, ему не нужно жертвовать своими желаниями в отношении вас. А он в отношении вас имеет какие-то планы, Антон Павлович.
– Может, хочет предложить место в областном суде? – сострил я, разминая в пепельнице окурок.
– Не думаю. Я всегда чувствую опасность спиной, Антон Павлович. Как свою, так и чужую. И на вашем месте я отдал бы все, лишь бы избежать реализации тех планов Лукина, что он вынашивает в отношении вас.
– Он вынашивает их не первый год. Тем более мне нечего отдавать. Разве что – жизнь.
– Вот об этом я и говорю... – Измайлов почему-то отвел взгляд. Наверное, я коснулся темы, развитие которой должно произойти чуть позже. – Видя вас на даче, когда вы спасали совершенно случайного для себя человека, я подумал – этот парень не в силах совершить подлость. За пеленой гнева я могу ошибиться, он – нет. И я посчитал, что вы созданы для того, чтобы огласить верный приговор. Сколько бы лет ни маялся в тюрьме этот подонок, он будет париться законно. А уже потом я смогу вынести свой приговор. Пусть он будет судим дважды. По законам писаным и по законам правды. Однако...
Однако вы, Антон Павлович, меня просто изумили. Я потерял дар речи, когда увидел убийцу Малыгина, выходящего из зала суда под конвоем собственного адвоката! Это ваша справедливость, Струге? То, что вы сделали, – это ваша справедливость?
Я позвонил вниз, своим людям, и очередная новость подкосила мои ноги. На крыльце суда Малыгина встретила группа людей с удостоверениями и увезла прямо из-под их носа. В СИЗО! Мне плевать, Антон Павлович, какие грехи еще будет замаливать Малыгин! Мне хотелось, чтобы он был наказан за смерть моего сына!!
Струге, я имел возможность убить эту тварь любую минуту его нахождения на свободе после аварии, но я хотел, чтобы восторжествовал закон! Он был жив лишь потому, что я верил в правосудие! И теперь я вижу, что Вадим Измайлов и его невеста погибли из-за того, что их поразила шаровая молния, местонахождение которой еще предстоит выяснить!! Где ваша справедливость, Струге?! Я готовил этот стол, чтобы вместе с судьей поднять рюмку за упокой души своего сына и сказать, что он отмщен! Видите тот «Мерседес», что мерзнет под березкой?! Это ваш «Мерседес», Антон Павлович. Ваш!..
И все равно я не видел в глазах Измайлова ненависти. Если бы я только почувствовал ее присутствие... Если бы я лишь одной порой своего тела понял, как внутрь меня просачивается яд этого человека, я тут же захлопнул бы перед ним все двери. Но он говорил, и мне хотелось, чтобы он выговорился до конца.
– И за что я могу поднять тост сейчас? За свободу подонка, умертвившего моего сына? За то, как на моих глазах судья разыграл спектакль, понятный одному лишь мне, и перевел игру в овертайм, во исполнение замыслов другой группы лиц?
– Все готово, Альберт Андреевич. – В салон осторожно просунулась голова одного из телохранителей.
Измайлов вздохнул и принялся стягивать перчатки. Стал собираться и я. Все эти восклицания о невозможности тостов – фикция. Альберт Андреевич обязательно сегодня поднимет тост. Он добивается своей справедливости, и я уверен, что он привез меня на берег реки, где «стрелкуются» все отщепенцы города, не для того, чтобы поплакать мне в жилетку и высказать свое неудовольство. Он привез меня для того, чтобы исполнить задуманное.
Мы вышли из лимузина и направились к столику у мангала. Я шел чуть позади и закрывал лицо от холодного ветерка, который неприятно обжигал лицо после теплого салона машины.
– Располагайтесь, Антон Павлович. – Измайлов указал на один из стульев, стоящих перед столиком, и жестом руки отогнал к машинам своих людей. Я окинул площадку взглядом. Судя по всему, люди Измайлова трудились тут часа два. Разметали снег для удобства поднятия тостов, разжигали огонь в мангале, дожидаясь, пока прогорят дрова и угли подернутся розовеющей пленкой, жарили мясо...
У деловых людей все продумано. Уверен, даже речь Альберта Андреевича и та расписана по секундам. Тут сказать то-то, а в это мгновение – то-то. Чтобы было красиво, чтобы обосновать каждый свой шаг. Чтобы правота каждого последующего поступка была оправдана и доказана если не для оппонента, то хотя бы для самого себя.
Измайлов скрутил вязы огромной семисотграммовой бутыли «Наполеона» и стал степенно разливать коньяк по рюмкам.
– Все время после приговора я пытался понять, Струге, что заставило вас принять такое решение. И все это время потратил зря. Когда же я не нахожу логичного обоснования чужим поступкам, я начинаю думать о том, что это делается лишь кому-то в угоду. Кому в угоду вы оправдали убийцу? Я знаю всех, кто тревожил вас звонками и своими приходами. Именно по этой причине не приходил к вам сам. Не хотелось попасть в когорту тех, кто умасливает судью и просит совершить подлость. Я же вас совершать подлость не заставлял. Более того, я помог вам тогда, когда вы попросили о помощи. Пусть вы меня обманули, говоря, что помощь вашему секретарю требуют интересы дела моего сына. Пусть. Я не торгуюсь. Мне не важно, по какому факту я вам помогал. Могли бы вообще ничего не объяснять. Просто попросили бы подставить плечо, и тут же получили бы возможность на него опереться. И сейчас перед моими глазами сидит человек, ради которого я рисковал. Человек, предавший не только меня, но и память моего сына.
Я наклонился к бутылке и наполнил свой стакан доверху. Потом, ни слова не говоря, выпил и стал метаться в поисках достойной закуски. Выбор был богат – от икры до (если не ошибаюсь) семги, но я остановился на дольке лимона. Именно лимон придает коньяку неповторимую свежесть и подчеркивает его аромат. Икра лишь забивает запах спиртного, обволакивая полость рта запахом рыбы...
– Я так понимаю, Альберт Андреевич, что вы привезли меня сюда не для того, чтобы пожаловаться мне на меня же? И, думаю, вы понимаете, что я не олух, который представления не имеет, зачем его везут на берег реки после подобного приговора.