Жестокий роман
Шрифт:
Отбрасываю одеяло, опускаюсь на кровать. Неторопливо. Неспешно. Матрас пружинит. Послушно. Покорно. Прогибается под моим весом.
И она прогибается. Откликается. В момент. Отзывается. Постанывает. Тихо. Слабо. Едва различимо. Дергается, еще не сбросив цепи сна. Поворачивается. Чуть. Слегка. И будто случайно мой хер бедром задевает.
Кожа к коже. Жарко. Аж печет.
Блядь. Что вытворяет?
Сука. Моя. Моя. С ней как пьяный.
— Марат, — шепчет царица, вздрагивает и приподнимается на локтях, глазами своими невозможными дразнит, растравляет жажду. — Ты же утром должен был прилететь. Надеюсь, все нормально? Ничего не случилось?
— Подвернулся другой рейс, — усмехаюсь. — Вот и примчался раньше.
— Хорошо, — губу закусывает, хмурится, продолжает тревожиться. — Точно без проблем? Уладил все свои вопросы?
— Уж поверь, — толчком раздвигаю крутые бедра, устраиваюсь между разведенными ногами. — Точно.
— Марат! — вскрикивает и выгибается, изнутри содрогается.
Ведь я вгоняю хуй на всю длину. Резко. Не сдерживаясь. Вонзаюсь вглубь. Аж по самые яйца засаживаю. Еще и еще. Размашисто. Рвано. Выдираю смачно. Жестко. С оттяжкой.
Оголодал. В край. Истосковался. Больше недели ее не ебал. Теперь затрахаю. Буду сутками натягивать. Вбивать в себя. Вбирать. Без остатка. Обгладывать.
Проклятье.
Это тело надо запретить. Строго. Сурово. По закону. А меня посадить. За взлом с проникновением. В особо жестокой форме.
Черт раздери. Требую пожизненное заточение. С ней. До конца дней. В одной камере. Чтоб мог любить. Долго, долго. До судорог. До обморока.
Знала бы она правду. Где пропадал. Чем занимался. Знала бы, что руки мои по локоть в крови. Да весь я такой. Злом отмеченный. Замазанный мерзостью. Сколько ни стой под струями воды, чужую боль не смоешь.
А она знает. Чует нутром. Четко. Ловит каждый удар моего ножа. И пусть молчит, но осуждает. Явно. Господа умоляет грехи простить. Пытается искупить мою тьму. Кроет светом. Собственную игру ведет.
Как вода. Точит камень. Ласковая. Мягкая. Обволакивающая.
И чем тверже становится мой хер, тем больше слабины дает то, что люди называют сердцем.
Хотя это только с ней. Для нее. Другим таких милостей не выпадет. Не умею прощать врагов. Сглатывать не привык. Лишь пожирать. Мясо. Кости. Даже если монстр на цепи сидит, не стоит щелкать его по носу.
Больше никому пощады не будет.
— Марат, — выдыхает моя царица сквозь стон. — Ма-а-арат.
Отвал башки. Звучит до черта порочно. Тормоза отшибает. Вырубает контроль. Окончательно башню сносит.
Целую ею. Перехватываю запястья. Переплетаю наши пальцы. В постель вжимаю. Ощущаю холод металла. Кольцо. Нормальное. Настоящее. Обручальное. Мною подаренное. Простое. Пока что.
Я еще заработаю на бриллианты. Америка — страна возможностей, верно? Было бы желание. Пробьюсь. Все только начинается.
А ту проклятую побрякушку разломал, когда день нашей смерти отмечал. Порезал дьяволово золото. На куски распилил. Долго трудился. Осторожно. Справился без пролития крови. Передал дрянь Татарину, чтоб поджарил и подправил, к уликам отправил.
Тема закрыта. Хватит. Возврата не будет.
— Я тебя люблю, — тихо выдает царица прямо в мой рот. — Люблю.
Будто пуля глотку продирает.
Вика-Виктория.
Умеешь ты приложить.
— Не боишься? — скалюсь.
— Нет, — роняет она. — Ни капли.
— Ну, смотри, — кусаю ее нижнюю губу. — Сожру.
— Давай, — вызов бросает, глазами сверкает.
— До смерти залюблю.
Не шучу. Сожру. Залюблю. Затрахаю. Задеру. Вываляю так, что мало не покажется. Размажу по смятым простыням. Выебу весь разум. И ей. И себе.
А это круто. Реально. Драть одну-единственную бабу. До скончания дней. Каждый раз ощущается как первый. Если любишь. Да?
Вылизывать ее в самых сладких и нежных местах. Вдыхать ее аромат. Влажные складки языком обрабатывать. Потом хер в горло загружать. Между губами проталкивать. Ебать до звона в ушах. Спермой накачивать. Вот кайф. Экстаз. Кончать. Без резины. Внутрь. Вглубь. Лоно помечать. Жалею, что не сразу так начал. Может, тогда она бы уже дитя подарила.
Ничего. У нас впереди целая куча ребятишек. Будет мне по ребенку в год рожать. То девчонку, то пацана. По очереди.
Я потерял семью. Имя. Род. И обрел. Ее. Выбор без выбора. Она моя. Женщина. Судьба. До одури жестокая. Но другой не искал. Не желал. Не жаждал. Только царица могла бы мой хребет об колено поломать.
— Залюби, — царапает спину ногтями, бьется подо мной. — Жестче.
— Как прикажешь, — опять завладеваю призывно распахнутым ртом.
Блядь.
Обожаю такой расклад.