Жестокий роман
Шрифт:
— Подарю удовольствие, — бросил холодно.
— Что это значит? — не унимался Стрелецкий. — В каком смысле?
Вот упрямец. Упертый мужик. Да. Пожалуй, я все-таки мог назвать его мужиком. Дурным. Слабым. Но мужиком.
— Не причиняйте вред моей жене, — умолял он. — Прошу. Умоляю вас. Неужели такой уважаемый человек как вы пойдет на… на подобную низость… на месть хрупкой и беззащитной женщине?
— Она не женщина, — отрезал отец. — Долг. И я поступлю с ней ровно так, как она заслуживает.
— Я не верю… не верю,
— Каждое поколение вашей семьи будет платить, — отчеканил. — Твой сын тоже отдаст нам жертву, когда придет его время. Парень получит выбор, которого у тебя не было.
— Выбор? — всхлипнул. — Жертву?
— Вижу, нам не раз придется обсудить детали договора, — хмыкнул.
— Пожалуйста, позвольте мне увидеть жену… хотя бы ненадолго… хотя бы…
— Нет, — оборвал. — Ты больше никогда ее не увидишь.
— Но… как? Почему?
— За одну отнятую у нас жизнь вы заплатите десятком ваших, — проговорил ледяным тоном. — Сотнями. Тысячами. За нашу кровь ваша будет литься веками.
— Но моя жена… она только по паспорту Стрелецкая… мой брат же никак с ней…
— Твоя жена — часть твоего рода.
Мужик дожил до таких лет, а простых вещей не понимал. Если женщина выходит замуж, то переходит в новую семью. Один род. Одна кровь. Давний как мир закон.
— Должен быть способ, — продолжал умолять. — Должен быть иной путь. Давайте договоримся.
Отец молча выволок его за дверь. Вышвырнул из дома и захлопнул дверь.
Я ждал встречу с убийцей своей сестры. Я гадал, что с ним произошло. Почему был окровавлен отцовский кинжал, останется ли там кусок мяса для меня. Будет ли с чем поиграть. Позабавиться.
Я не понимал суть плана.
Зачем вообще держать эту бабу? Морочить голову с другими поколениями? Ждать, терпеть, тянуть. Почему их сразу не порешить? Подчистую.
Столько мороки. Ради чего?
Отец велел нам собраться внизу. В подвале дома. Там, где держал гребаного урода. Позвал братьев, наших людей. Привел свою шлюху.
— Мы снимем кино, — сказал с усмешкой. — Правда без камер, без техники. Для одного зрителя.
Сдернул тряпку, что закрывала решетку. Провел пальцами по прутьями, будто дразнил, подзывал кого-то.
— Давай, взгляни, — усмехнулся. — К тебе пришла особенная гостья. Любимая. Та, про которую ты так долго мечтал, но не смел тронуть.
Отец подошел к Стрелецкой, вывел ее в самый центр. Раздел. Содрал с нее все тряпки. Надавил на макушку. Она тут же подчинилась, бухнулась на колени.
Отец расстегнул брюки…
Я наблюдал не за этим. Мой взгляд был прикован к проклятой решетке. Намертво. Там должен находиться враг. Там. Только там. Больше негде.
Пальцы сжались в кулаки. Рефлекс.
Я вглядывался в темноту. Долго. Начинал различать очертания.
— Хотел увидеть ее на коленях? — спросил отец. — Знаю, хотел. С каждой своей бабой это представлял. От ревности с ума сходил. Закрывал глаза и видел, как она ублажает твоего брата.
Раздался странный звук.
Не то рев, не то мычание. Из глубины.
— Смотри, не стесняйся, — холодно произнес отец. — Я разрешаю. Подойди ближе, иначе пропустишь самое интересное.
Шлюха дернулась, повернулась на звук. Но тяжелая ладонь на затылке быстро вернула суку на место. К члену.
— Она никого так не обслуживала, — заключил отец. — Не умела ничего. Пришлось учить. Я распечатал ее рот первым. И не только рот.
Вой. Вопль. Топот ног. А после темная фигура врезалась прямо в прутья. Взвыла, сотрясая воздух вокруг.
Это был он. Антон Стрелецкий. Урод, который погубил мою сестру.
Мутные глаза. Мерзкая рожа. Слащавая.
Но он молчал… только выл. Ревел, стонал. Пытался, однако не мог произнести ни единого слова. Застывал, пропихивая башку между прутьями. Разевал грязный рот. Хрипел. Писк издавал. Мешал звуки, только никакой осмысленной речи не выдавал.
Почему гад молчал? Догадка шевельнулась внутри.
— Я отрезал его проклятый язык, — заявил отец, насаживая голову блондинки на член, всаживая ей до упора. — Отрезал и заставил сожрать.
Шлюха задергалась. Попробовала отпрянуть. Но ее глотку продолжали иметь. Долго. Смачно. Размашисто. Жестко.
Я завелся. Не для секса. Для крови.
Я был готов броситься к тем долбаным прутьям, разворотить их, прорваться внутрь. Грызть ублюдка зубами.
— Марат, — сказал отец. — Дай ему досмотреть до конца. Пусть сполна насладится тем, как имеют его любимую женщину. Сдохнуть он всегда успеет.
Рожа Стрелецкого вдруг задергалась.
Каждый мускул. Каждый нерв.
Он страдал. Гребаный урод. От этого?!
— Вот его уязвимое место, — заметил отец. — Женщина. Жена брата. Чистая и невинная. Его тайная мечта.
— Как ты понял? — удивился я.
— Досье, — ответил ровно, начал еще сильнее вдалбливаться бабе в горло. — Сопоставил факты, а потом упомянул ее имя при нем, наблюдал за реакцией. Он познакомился с ней первым, раньше брата. Ухаживал. Обхаживал. Но она осталась равнодушна.
— Разве такое… он может любить?
— Любит. Безумно. Она для него чистая. Другие так. Мусор. А эта особенная. Невинная, непорочная.
Отец оттолкнул бабу и кончил ей на лицо. Забрызгал спермой. Пометил. Обильно. Как настоящий жеребец.
— Ну, что? — обратился к Стрелецкому. — Она еще чистая? Сам бы сумел так ее отыметь? Ходил, сопли жевал. Это с другими ты смелый был. Под нож пускал. А свою мечту не отодрал. Ничего. Я тебе помогу. Мы все тебе поможем.
Стрелецкий метался за решеткой. Носился от стены к стене, бился о прутья, рвался на волю. От изощренного садиста и следа не осталось. Где был тот хладнокровный палач? Вершитель судеб в своих гребаных фильмах. Он исчез. Растаял.