Жестокий шторм
Шрифт:
— А вообще, док, жизнь — хорошая штука! Вы только посмотрите, как океан стелется под нами! Судно наше мчится, как электричка. А впереди новые страны, города! В Японии сейчас цветут вишни… Все будто бы так идет отлично, что лучше и не придумать. — Он умолк и прислушался. — Как будто вибрация усилилась. Замечаете?
— Да, судно вздрагивает. Разве это не допускается?
— Ход у «Глории» как у той девицы, что пройдет с полным стаканом на голове и капли не прольет. А сейчас что-то ее залихорадило. Духи, ну ребята из машинной команды, говорили, что левая турбина барахлит. Да ничего, в Японии механики починят. Вы не беспокойтесь, док, она и не от такой тряски не развалится. Пса пока не берете?
— Возьму после завтрака. Будь умником, Кинг. До свидания, Гарри.
После выхода из Гонолулу мистер Гордон ежеутренне посвящал час осмотру помещений «Глории». Невольно его увлекли эти экскурсии по спящему судну, он ходил по палубам, не переставая поражаться людскому гению, совершившему путь от неоструганной долбленки до этого плавучего чуда. Сотни поколений судостроителей создавали и совершенствовали каждую деталь на тысячах судов во всех морских странах, и вот коллективное умение, опыт, талант воплотились в «Глории». Доктора восхищал уют обширных холлов, устланные коврами лестницы, картины на переборках; он любовался грандиозным изгибом шлюпбалок, стоящими под ними белыми баркасами и катерами, трогал руками надраенную медь поручней, бронзовые пластинки на ступеньках трапов… На баке его приводили в трепет гигантской толщины канаты, брашпиль, чудовищные якоря. Задрав голову, он смотрел на серебристые мачты, на вращающиеся антенны локаторов. Капитан Смит разрешил ему заглядывать иногда в ходовую рубку, куда он входил как в храм.
Сегодня мистер Гордон, оставив Гарри Уилхема, сразу поднялся на верхнюю падубу — встречать восход солнца. «Глория» шла по Токийскому заливу. Над облаками поднимался конус Фудзиямы. Вершина горы пылала рубиновым огнем.
На палубе находились всего лишь два пассажира, оба лежали в шезлонгах под яркими шотландскими пледами, один явно спал, другой, закрытый до глаз, подмигнул мистеру Гордону, когда тот проходил мимо.
— Отличная погода! Не правда ли? — спросил он.
— Великолепная! — охотно ответил мистер Гордон. — Все ранние утра хороши, даже в городе, а здесь — другой мир. Что за волшебная гора!
— Это вы правильно — насчет волшебства, — ответил человек в шезлонге и выпростал из-под пледа рыжую бороду. — Я видел много вулканов и других горных вершин. Видел Везувий, Килиманджаро. Прекрасны вулканы на русской Камчатке, в Южной Америке, на Курильских островах, да и на Гавайях тоже, но ни одна гора не может сравниться по красоте и благородству с Фудзиямой. Смотрите, эта громада плывет над облаками, будто кто-то держит ее на могучей ладони.
— Хорошо вы это сказали — на ладони, — одобрил мистер Гордон.
— В такие утра невольно родятся поэтические строки. — Рыжебородый посмотрел на спящего. — Фрэнк!
Тот открыл глаза, болезненно поморщился и с неудовольствием повернул голову.
— Слушаю вас, сэр.
— Запомни, Фрэнк, следующий набросок: в ясном утреннем воздухе все предметы кажутся легкими и невесомыми. Они как только что родившиеся мысли, и лучезарная Фудзи плывет над океаном, и кажется, что мать Вселенной Аматэрасу держит ее на своей ладони. Неплохо, Фрэнк?
— Как всегда, сэр.
Рыжебородый обратился к мистеру Гордону:
— Это его высшая похвала. Фрэнк у меня выполняет обязанности записной книжки, у него абсолютная память и филологическое образование, он помнит все, что прочитал и что услышал. Если бы вы знали, как он облегчает мне работу! Для того чтобы слагать стихи, голова должна быть чистой, как сегодняшнее утро. Фрэнк, запомни и этот пейзаж!
— Есть, сэр. И если разрешите, то можно добавить?
— Валяйте, Фрэнк.
— И пуста, как барабан.
— Грубовато, Фрэнк. Вы теряете чувство меры. Хотя и тут что-то есть. Прибереги для сатирической баллады.
— Есть, сэр, — зевнул Фрэнк.
Неожиданно для мистера Гордона рыжебородый поэт впился глазами в его туфли и спросил, подмигнув:
— Сорок четыре, восьмая полнота?
— Да, — ответил, несколько смутившись, мистер Гордон.
— Фирма «Нигрем и сыновья», не так ли?
— Не помню, как-то не обратил внимания.
— Напрасно. «Нигрем и сыновья» выпускают лучшую обувь на земном шаре. Можете мне поверить, потому что я и есть «Нигрем и сыновья»! Хотя сыновей можете отбросить, нет никаких сыновей. Они для солидности. Просто Нигрем. Нобби Нигрем, обувной король, к вашим услугам!
Профессор назвал себя.
— Как же, слыхал! Пиво — «Гордон и Причард». Не так ли?
— К сожалению, вы ошиблись. Пиво я очень люблю, но не изготовляю.
— Довольно остро, Фрэнк!.. Хотя не стоит. Мистер… мистер…
— Гордон.
— Мистер Гордон, вам никогда не приходилось плавать на судне, объятом пламенем? Или с изрядной брешью в днище?
— К счастью, не приходилось…
— Я же постоянно или горю, или тону. Вы ощущаете, как вибрирует палуба?
— Не больше, чем всегда, — попытался успокоить обувщика мистер Гордон.
— Не скажите. Прошлый раз, когда я плыл на «Фермопилах», то… — Мистер Нигрем умолк, прислушался и юркнул под плед, произнеся из-под него: — Тс-с-с!
Из лифта вышли два человека в синей униформе. Обувного короля подняли и под руки увели в лифт.
Фрэнк вскочил на ноги и оказался длинным тощим блондином с серой клочковатой бородкой. Собрав пледы, он сказал:
— Если вы тот самый Стэнли Гордон, то я знаком с вашими работами. — Он стал перечислять: — «Предшественники Шекспира», «Английское Возрождение», «Белые пятна в жизни Шекспира».
— Да, у меня есть такие книги. Простите, вы тоже историк литературы?
— Нет, этим вопросом я серьезно никогда не занимался. Моя специальность
— математическая лингвистика, логика, ну и, само собой, языки. Вас удивляет, вероятно, что я стал живой записной книжкой?
— В какой-то степени — да. Но, видимо, трудные обстоятельства, конъюнктура сейчас не особенно благоприятна?
— И да и нет. Видите ли, я преподавал в нескольких университетах, пока не отказался от специальных заказов Пентагона. Здесь мне хорошо платят. Я почти свободен. Нигрем неплохой парень, только, как сказал здесь один матрос, у него мозги с левой резьбой.