Шрифт:
Пролог
Вечерело. Сумерки только-только начали опускаться на город. Саим ар-Азаж очень любил именно это время. Воздух становился густым, а тени – плотными, и слиться с ними было очень просто. Ар-Азаж накинул потрепанный серый плащ и неслышно пошел по улицам, никем не замеченный, неуловимый и свободный. Да, это время суток определенно нравилось ему больше всего.
Горожане постепенно скрывались в своих домах, двери запирались на крепкие засовы, кое-где в окошках загорался свет. Собаки глухо перегавкивались в подворотнях. Звуки приглушались: даже цоканье копыт, такое звонкое и частое днем, становилось все тише и реже.
Ар-Азаж
Человек он был крайне пунктуальный и хотел того же от других. Поэтому, когда его ручные часы на золотой цепочке тихонько отзвонили четверть восьмого, нахмурился и в нетерпении начал постукивать о землю носком правой ноги. Когда же, наконец, раздалось похрустывание мелких камешков на берегу, ар-Азаж уже пришел в совершенно раздраженное состояние и еле сдерживался от того, чтобы не высказать пришедшему на встречу человеку свое недовольство столь сильным опозданием.
Впрочем, посредник как всегда был молчалив и на укоризненное постукивание ар-Азажем пальцем по циферблату часов лишь пожал плечами. Стало уже совсем темно, но встретившиеся не зажигали огня; слабого сияния месяца было достаточно, чтобы посредник разглядел тубус у ар-Азажа и нетерпеливо протянул руку за ним.
– Погодите, – остановил его ар-Азаж. – Прежде чем я отдам вам последнюю часть чертежей, нужно прояснить кое-что.
Посредник безмолвно ожидал продолжения.
– Здесь не хватает некоторых сведений. Чертежи зашифрованы; чтобы прочитать необходимые пояснения, нужен ключ. Вы получите его позже. Нам нужно убедиться, что все идет по плану.
Посредник склонил голову в знак согласия и вновь протянул руку за тубусом. Ар-Азаж показал взглядом на свою пустую ладонь – на нее тут же опустился увесистый кошель, и только тогда чертежи были переданы посреднику. Не говоря ни слова, тот сразу удалился, чуть слышно шурша темным плащом, и ар-Азаж снова остался один.
– Стоило так долго ждать ради пары минут, – недовольно проворчал он себе под нос, взвешивая на руке кошелек. Затем направился по песчаному откосу вверх к городу, но через мгновение обернулся, чтобы в последний раз посмотреть на реку и мост. – Не сказать, что буду скучать по тебе, – обращаясь к Марте, пробормотал ар-Азаж. – Но когда взорвут Великую скалу, мне в любом случае лучше быть подальше отсюда.
Он отсалютовал реке и бесшумно исчез в лабиринте засыпающего города.
Глава 1. Две недели до взрыва. Альтаир
Взвившуюся над дорогой пыль первыми заметили деревенские мальчишки. Наступила самая макушка лета, дождей давно уже не было, стояла сушь. Мужики с любовью и надеждой посматривали на налитые колосья пшеницы, чуть еще зеленоватые, но ровнехонькие, один к одному, обещавшие сытую зиму. Трава на луговинах иссохла и шелестела под знойным ветром, не приносившим ни малейшего облегчения от воцарившейся духоты, не спадавшей даже к раннему утру. Полноводная по весне река сократилась вдвое, обнажив широкие песчаные берега, и не спеша катила серо-зеленые воды вдаль к вылинявшему небу.
Поэтому-то на растрескавшейся дороге поднималась пыль даже от копыт старенькой кобылки деревенского старосты, низкорослой и тощей, как и сам хозяин, а уж от целого взвода солдат плотно встало огромное облако, которое и приметили разомлевшие от жары и спрятавшиеся в тень развесистого дуба пастушки. О том, что это именно военные люди, а не бродячий цирк или торговый караван, мальцам подсказал нестерпимый блеск надраенных кокард и мерный шаг, не сопровождаемый, однако, маршевыми песнями. Причина молчания становилась понятной при первом же взгляде на одуревших от жары, запыленных и пропотевших солдат, с ненавистью стиснувших зубы со скрипевшим на них песком и щурившихся от невыносимо яркого полуденного солнца.
Когда догадка переросла в убеждение, с мальчишек как рукой сняло дремоту, и они помчались в деревню наперегонки, сверкая грязными босыми ногами, с воплями: «Солдаты! Солдаты идут!»
Опустевшие от жары дворы мигом наполнились встревоженными жителями. Женщины в светлых рубахах и цветастых юбках стояли на крыльцах домов или у калиток, не решаясь выйти дальше, прикрывали рты кончиками платков, повязанных на головах, с напряжением всматривались вдаль. Мужчины собрались на небольшой, ровно утоптанной площадке вблизи колодца, служившей местом для немногочисленных деревенских сходов, и негромко переговаривались.
– Опять пришли по закромам шарить, – раздраженно проговорил коренастый крестьянин с окладистой пышной бородой и густой шапкой кудрявых волос. – Еще урожай не собрали, а им, ненасытным, все мало.
– Да нет, там целый взвод, не иначе, как к войне дело, – возразил ему другой – долговязый мужик, сложивший руки на груди. – Точно пришли парней в солдаты забрить.
– Дак не осень еще! – не согласился третий, раскуривший коротенькую глиняную трубочку крестьянин, в перепачканном кровью кожаном фартуке, по виду – мясник. У него подрастало трое сыновей, и слухи о возможной мобилизации всегда волновали его. – Нет, за хлебом и мясом пришли, черти окаянные. – Он презрительно сплюнул в сторону. – Ты им, Гаврила, шиш, а не харчи, – обратился он к старосте, невысокому щуплому мужичонке с седоватой бородой.
– Так и скажи, урожай еще не собрали, нет у нас ничего, – поддакнул соседу первый говоривший. – В прошлый раз они так прошлись по амбарам, что самим в пору было зубы на полку класть.
– Так а что я сделаю, если там солдаты? – произнес дребезжащим голосом староста. – Вдруг король и вправду готовится к войне с проклятыми республиканцами…
Все мужики, не сговариваясь, повернулись на юг и погрозили кулаками.
– …Тогда и парней забреют, и хлеб заберут, – мрачно закончил долговязый.
Так что когда вся измученная зноем солдатская процессия достигла первых домов, ее встречали нахмуренные и настороженные лица, впрочем, разглядывавшие не без интереса отдельных ее представителей.
Особое внимание деревенских жителей привлек явный предводитель процессии, высокий худощавый мужчина средних лет, облаченный в офицерский мундир и восседавший на великолепном гнедом жеребце. Раскрасневшееся лицо всадника можно было бы назвать красивым и даже утонченным, если бы не шрам на левой щеке, растянувшийся от глаза к уголку рта, немного приподнимавший его и придававший, таким образом, выражение постоянной злой усмешки. Темные глаза офицера с презрением рассматривали толпу, собравшуюся у колодца; руки в холщовых перчатках сжимали поводья и небольшой хлыстик с кожаным кнутовищем. Богатая упряжь лошади, щедро изукрашенная рукоять клинка и его дорогие ножны, а также сапоги всадника, изготовленные из очень хорошей кожи, выдавали в нем человека обеспеченного, высокого происхождения, это подтверждал и надменный взгляд, выискивавший среди деревенского люда старосту.