Жиган по кличке Лед
Шрифт:
Но мысль о том, чтобы сдаться самому, претила Мастодонту. Сдаться этим беспонтовым фраерам из Ялтинского угро, козлам, которые не способны обуздать беспредельщиков?.. Маст сам не уследил, как эти праведные мысли зазвучали в его мозгу, как будто он сам был сторонним наблюдателем, более того – напуганным обывателем, который не хотел, чтобы улицы его города захлестнул бандитский беспредел.
– Нет, – пробормотал Большой Маст, – есть еще куда приткнуться… Не зря ж я этому обсоску жизнь спасал на пересылке, а потом помог прислониться к нормальной жизни на гнилой этой воле…
О ком столь уничижительно бормотал Большой Маст, стало ясно в ближайшие несколько часов. Лаша Гогоберидзе,
– Э-э, цхели мутели, чатлах [8] … – начал было Лаша, но тут в проеме его двери возник огромный, грузный силуэт Мастодонта, который едва ли можно было спутать с еще чьим-то. Особенно если ты имеешь большой круг общения и с Большим Мастом знаком уже не один год. Лаша Гогоберидзе был именно таков: он не один год знал весь Крым, половину Кавказа, треть Колымы, выборочно – мордовские, забайкальские ИТЛ и Воркутлаг, ну, и добрую четверть Москвы. В некоторые из этих сегментов Большой Маст отлично вписывался…
8
Здесь и ниже: грузинская нецензурная брань.
– О как! – осторожно сказал Гогоберидзе. – Хорошо, что у меня есть второй засов, на который я не стал запирать, иначе ты и его бы выломал. Очень добрая манера вламываться в дом в час ночи. Это, наверно, свойственно тем, кто поступил в розыск. Ну ладно, ладно, что ты так зыркаешь, почтенный? Присаживайся. У-у!.. – Гогоберидзе прищелкнул языком. – В больницу бы тебе. Поправить здоровье.
– Сам знаю, че ты мне тут впариваешь?.. – прохрипел Мастодонт.
– Понимаю, что нельзя тебе. Ладно. Найдется у меня врач.
– А он… язык-то за зубами умеет держать или такой же болтун, как и ты?
– Э-э, если я болтун, что ж тогда ты ко мне пришел? – развел руками Лаша Гогоберидзе. – Ладно, чем смогу, тем помогу. Потерпи полчасика. Будет тебе врач. Он не практикующий, но раны обработать сможет. Воевал. На фронте ведь всякое у людей бывало…
Большой Маст болезненно сморщился:
– Только без глупостей… А то…
– Э-э, о чем говоришь, уважаемый? Все большие глупости, которые ты мог сделать, ты уже сделал, и лучше, чем это удалось тебе, мне не слепить! – возразил Гогоберидзе. – «Маузер» свой убери, а то из него ведь и выстрелить ненароком можно. А он наверняка и так много где замазан.
У Мастодонта не было сил спорить с этим многословным расторопным грузином. Он сидел у стены, тяжело дыша, и по его изуродованному лицу ручьем тек пот. Лаша смотрел на него и бормотал под нос: «Э-э, шени дэда!..»
Гогоберидзе не обманул: не через полчаса, так через час пришел в его дом небольшой человек с узкими цепкими глазами и принес с собой небольшой портфель, в котором нашлись и медикаменты, и бинты, и шприцы, и даже небольшой скальпель, какими делали операции в полевых условиях. Мастодонта перевели из прихожей в другое помещение, где уложили прямо на массивный обеденный стол, и человек, которого Лаша Гогоберидзе представил в качестве врача, приступил к своему делу. Был и второй, выступавший в роли ассистента, но его Большой Маст разглядеть уже не успел: подействовал наркоз, ловко впрыснутый ему приглашенным Лашей человеком.
– Никогда еще не приходилось выступать в таком качестве, – сказал ассистент. – Чем-то это напоминает работу
– Живым она тоже иногда не нужна, – возразил доктор, не переставая колдовать над горообразным Большим Мастом, – на фронте приходилось и безо всякого обезболивания… Я, правда, не врач, но там всему научишься, если надо будет. Вот и научился. Борис Леонидович, не зевайте, а то он у нас так раньше времени помрет!
– Не помрет, – уверенно сказал Вишневецкий. – Он всегда был живучий – еще, помнится, со школьной скамьи!.. Так что ничего с ним не случится.
Борис Леонидович, поднаторевший в прошлом в колоссальных исторических фигурах типа Чингисханов и Тамерланов, оказался прав и относительно будущего такого ничтожества, как Большой Маст. Ничего с ним не случилось. Он очнулся уже к рассвету – значительно раньше, чем предполагал подлатавший его «доктор» Снежин. Мастодонт открыл глаза, и первой его мыслью – мутной, как просочившийся сквозь задернутое занавеской окно предутренний свет – было то, что он уже умер и находится теперь в аду. Или куда там помещают правоверных воров в законе? Потому что из радужных разводов проясняющегося пространства, из гулкой пустоты выплыло на него лицо Льда – убитого, сожженного, изуродованного пламенем, Льда, оставшегося в мертвом исковерканном «Опеле». Только не видно было, чтобы катастрофа на серпантине двухнедельной давности причинила ему какой-то ущерб.
– Ну, здравствуй, – сказал Каледин, – как твое самочувствие? Конечно, надо было тебя прирезать беспомощным, как ты сам бы со мной сделал, Мастодонт. Слышишь? Но я пока повременю. Особенно – чужими-то руками…
– Ты?
– Совершенно верно – я. Как видишь, жив и здоров. Кстати, могу сказать то же самое и об общаке, из-за которого было столько переживаний, я слышал.
– Ты-ы… – простонал сквозь зубы Мастодонт, и спасительный туман в голове, еще скрывавший от него истинное положение вещей, начал рассеиваться. – Значит, ты это все подстроил? Значит… в той машине был вовсе не ты, хотя я собственными глазами видел… Сука!
– А вот и ключевое слово, – отметил Лед. – Только ведь это по твоим понятиям, хотя до последнего момента тебе могло показаться, что твой и мой закон совпадают, что это – одно и то же.
– Что ты такое несешь? Подожди… я еще тогда, на пароходе… мне говорили, но я не верил… Ты – ссученный? Ты воевал за… этих вертухаев, которые?..
– Ну почему же вертухаев? Я воевал за Родину, – просто сказал Каледин. – Я убивал чужих, пока такие, как ты, в тылу убивали своих. И гордились этим, и ставили это себе в заслугу, в особую воровскую доблесть. Что, не так? Разве это не твои люди зарезали Солода, с которым мы бок о бок прошагали столько сотен верст? Разве это не ты хотел заставить меня признать себя ссученным, а потом запоздало признал, что перегнул палку, что немного зарвался?
– Какая там еще родина? – словно не слыша последних слов Каледина, отозвался Мастодонт. – Какая воровская доблесть? Ты вообще о чем?
– Тебе не понять.
– И что дала тебе твоя родина? – заревел Мастодонт, не обращая внимания на боль, навылет пронизавшую все тело. – Что дало тебе, сука, твое государство? Ты вот был на Валааме, где копошатся в грязи, в кровище, по уши в собственном гное вот такие же защитнички? Они думали, что воюют за себя, за тебя, за свободу – а вышло-то, что главный Пахан снова оказался прав: он своими усищами, как таракан, быстро поймал моровое поветрие, которым тащило от ваших душонок! – Ноздри его, пепельно-серые, как грязный толченый мел, задрожали, из прикушенной губы потянулась тоненькая струйка крови. – Вот она, ваша родина, говно! Вот оно – ваше сучье государство!