Жил-был дважды барон Ламберто, или Чудеса острова Сан-Джулио
Шрифт:
— Нет, мне некогда спорить. Мне предстоит решить, послать ли вашим директорам вашу правую ногу или, может быть, пригласить кого-нибудь из них сюда... Чтобы убедились, что вы живы.
— А почему бы меня самого не отправить в Орту? — улыбается барон. — Даю вам честное слово — вернусь. Могу переправиться вплавь, если хотите.
Оба внимательно изучают друг друга. Бандит видит в глазах барона высокомерное спокойствие, которое объясняет многолетней привычкой властвовать.
Барон видит в глазах бандита холодную решимость. Этот человек не задумываясь раздавит его, как муху. Его
Барону становится не по себе. «К счастью, — думает он, — я неприкосновенен. Важно, чтобы не сдали нервы». Зевок... Ещё зевок...
— Я пошёл спать, — снова говорит он. — Приятных сновидений всем.
— Спокойной ночи, дядя, — улыбается Оттавио, коварный, как Иуда.
— Спокойной ночи, синьор барон, — это пожелание мажордома Ансельмо.
Бандит ничего не говорит.
Барон Ламберто ложится в постель, мгновенно засыпает и видит множество разных путаных снов.
Ему кажется, будто он на ринге и сейчас начнётся бой. Его противник — Оттавио, но он же и главарь банды. Он коварно улыбается. В одной перчатке сжимает серебряный резак, в другой — автомат. Затем бросает оружие, хватает штангу. «Что ты делаешь? — хочет спросить Ламберто. — Это же не по правилам». Оттавио приближается, всё выше поднимая штангу. Его улыбка превращается в пугающую гримасу — лицо искажается злобой.
— Оттавио, ты сошёл с ума!
Но барон не может произнести ни слова. Язык онемел, что-то мучительно сжимает ему горло, он задыхается...
— Будем считать, что игра окончена, — говорит Оттавио. — К чёрту настой ромашки!
И нет Ансельмо. Барону кажется, будто в начале раунда он изображал судью. Ну да, вот он играет в лото с главарём банды. «Ансельмо, Ансельмо», — хочет позвать барон, но имя мажордома застревает в горле, опускается в трахею и невыносимой тяжестью ложится на сердце. Барону Ламберто кажется, будто он с мучением просыпается в какой-то липкой и очень горячей воде, в ней невозможно плыть, а вынуть из неё руку так же трудно, как поднять гору. И всё же он тянет руку, она вся облеплена водорослями, дохлыми рыбами, какими-то мокрыми грязными бумагами...
Наконец, барон просыпается в своей постели. Но кошмар не проходит. Барон чувствует мучительное удушье, острая боль пронзает грудь, он пытается дотянуться до колокольчика, чтобы позвонить, но не может. Хочет позвать Ансельмо, но не в силах даже шевельнуть губами.
Последним усилием он суёт руку под подушку и нажимает на кнопку. Из динамика доносится громкое храпение. Никто больше не произносит его имя. «Спят, — думает барон, — и я умираю». Испугаться он не успевает — он уже мёртв.
Ансельмо обнаруживает его уже остывшее тело в шесть утра, когда приносит кофе. Он не предаётся отчаянию и не устраивает сцен, а только нажимает одну за другой все кнопки. Ничего не слышно. Похоже, работа в мансарде прекращена.
Ансельмо бросается наверх, вбегает, запыхавшись, в одну комнату, в другую... Служащие барона Ламберто лежат в разных позах на полу, на кроватях, где попало, и спят.
— Предатели! Убийцы! Вот как вы соблюдаете договор! — кричит Ансельмо.
Он расталкивает их, тормошит, пытаясь разбудить, но безуспешно.
Ансельмо бьёт по щекам синьору Мерло, брызгает водой на лица других, дёргает их за руки. Ничего не помогает. Они не проснутся, даже если палить из пушек.
«Снотворное! — думает Ансельмо, оглядываясь, чтобы найти зонт, который уронил где-то. — Это работа Оттавио!»
— Проснитесь! Проснитесь! — снова кричит он, обливаясь слезами. — Продолжайте работать!
Его крики настораживают часовых, и они прибегают наверх, узнать, в чём дело.
— Барон умер! — плачет Ансельмо. — Он умер во сне. И вам тут больше нечего делать. Уходите отсюда!
— Спокойствие! — говорит главарь бандитов, которого позвали часовые. — Спокойствие, и ещё раз спокойствие! Осмотрим труп.
Сомнений нет. Барон скончался. Смерть констатирует бандитский врач.
— По-моему, — говорит он, — смерть наступила в результате сердечно-сосудистого коллапса.
— И ничего подозрительного? Никаких следов уколов? Может, кто-то отравил его?
— Я абсолютно исключаю это. Барон умер своей собственной смертью.
— Интересно, — говорит главарь банды, — а как поживает палец?
Бандитский врач разбинтовывает руку и говорит, заикаясь:
— Палец вырос наполовину. Доживи барон до утра, у него стало бы два указательных пальца, а всего, следовательно, десять, как и прежде. Двадцать, считая пальцы на ногах.
— А вы, — обращается главарь банды к синьору Ансельмо, — отправляйтесь в свою комнату и сидите там. Двое будут сторожить вас. А где тот, другой?
Оттавио ещё спит в своей постели ангельским сном. Когда ему сообщают, что дядя Ламберто отошёл, как говорили прежде, в лучший мир, он велит подать платок и прикрывает глаза, чтобы никто не заметил, что у него нет слёз.
Бандиты запирают его на ключ и поднимаются наверх, в мансарду. Тут беспокоиться не о чем. Все спят как сурки, и нет никакого способа разбудить их. Достаточно запереть дверь и поставить рядом часового.
— Теперь, — решает главарь банды, — подумаем о себе. Живой барон Ламберто являл для нас перспективу получить двадцать четыре миллиарда. За его труп нам не дадут и сольдо!
— У нас есть его племянник, — замечает кто-то из бандитов.
— Он стоит ещё меньше. В своём последнем завещании барон оставил ему только парусную лодку. Он этого ещё не знает, но мне известно доподлинно.
— Так что наша затея провалилась. Нам остаётся только дать дёру.
— Ну да — и попасть прямо в лапы полиции, которая окружает остров.
— А лётчик, который должен прилететь за нами?
— И не подумает лететь, потому что ничего не заработает.
Главарь банды оценивает положение.
— Надо что-то придумать, чтобы уйти отсюда незаметно.
— Может, превратиться в невидимок...
— Не говори глупостей.
— Пророем туннель под островом, под озером, под горами и выйдем прямо в Швейцарию!
— Помолчи, дай подумать.
— А что, разве только ты умеешь думать?
— Думайте и вы, все думайте, только про себя и не болтайте глупостей.