Жил на свете рыцарь бедный
Шрифт:
Аня была повыше ростом, с чуть более спортивной фигурой. Стрижка у нее была короткая, под мальчика, волосы — темно-русые, с редким «медовым» отливом, черты лица — тонкие и правильные, глаза — почти совсем черные и тоже огромные, никак не меньше Катиных, плюс — необыкновенной красоты кожа и изумительный цвет лица.
Аня в тот момент училась на четвертом курсе филологического факультета, а Катя… Катя в тот момент нигде не училась…
Что же до книги, то она лежала, раскрытая, на столе, и разговор о ней зашел не сразу и совершенно
— Скажи-ка мне вот что, Гуся… — начала Катя.
— Аня, — перебила Агния. — Аня меня зовут. Я же просила…
Как назло, именно в эту минуту из соседней комнаты послышался женский голос:
— Гуся!
Катя фыркнула. «Надо быть начисто лишенным чувства языка, чтобы дать своему ребенку такое прозвище!» — с привычным раздражением подумала Агния. Эту фразу она, сама того не замечая, произносила раз по двадцать на дню. В очередной раз цапаться с родителями, да еще при Кате, не хотелось.
— Что, мама? — крикнула она, не вставая с дивана.
— Я говорю, Гуся… девочки, пирожные есть. Идите возьмите. Что ж вы пустой кофе пьете?
— Хорошо, сейчас. Будешь пирожные? — Агния повернулась к Кате.
— Не знаю… Можно… — Катя улыбалась во весь рот.
— Что ты? — поинтересовалась Агния. — Что ты веселишься? Из-за «Гуси», что ли? Им-то простительно… Детское прозвище: Агния, Агуся, Гуся… Не могут перестроиться. Не драться же мне с ними!
— Да чего ты вообще, я не понимаю? Ну Гуся. Даже миленько. Трогательно. Мне нравится!
— Там внутри какой-то «гусь» сидит, — нехотя пояснила Агния. — Или «гусыня». Не Агния, а гусыня. В общем, я тебя прошу…
В эту минуту дверь отворилась, и на пороге возник Анин отец с подносом, уставленным сладостями. Он вошел, сознательно имитируя лакейскую манеру и повадку, чуть наклонившись вперед и вытянув шею — а на самом деле выправка у него была дай бог всякому. Отец Агнии был генерал, причем генерал нестарый. На вид ему можно было дать лет пятьдесят — пятьдесят пять, он был высокий, с совершенно голым черепом, густыми бровями и крупными, резкими чертами лица. Было в этом лице что-то обезьянье, что, впрочем, его не только не портило, но даже придавало своеобразную привлекательность.
Увидев Катю, генерал застыл на месте, открыл рот и сделал жест, как будто собираясь уронить поднос. Потом он торжественно водрузил его на столик перед диваном, выпрямился и снова уставился на Катю, всем своим видом выражая величайшее восхищение.
— Бог ты мой! — пролепетал он, прижимая руки к сердцу. — Гусенька, что же ты нас не познакомишь?
— Вы знакомы! — сердито отрезала Аня. — Сто лет! Папа, кончай придуриваться!
— Да, вижу, теперь вижу, — забормотал генерал, упорно не желая выходить из роли. — Неужто то самое прелестное дитя? Теперь узнаю… Теперь понимаю… Но — так расцвести, и в такие короткие сроки!
Катя потешалась от души. Аня с изумлением почувствовала, что начинает злиться не на шутку. Ей самой это показалось довольно глупым.
— Принес, любезный? Ну и прекрасно, и поди вон!
Как только они остались вдвоем, Катя, хохоча, вскочила с дивана и закружилась по комнате. Вот тут-то ее взгляд и упал на книгу, мирно лежавшую на столе. Почему-то это произвело на нее странное впечатление. Она повернулась к Ане и, не сводя с нее нехорошо заблестевшего взгляда, воскликнула:
— Читаешь? Все читаешь, да? А ты знаешь, что в этой книге все неправда?
Аня растерялась. Во-первых, до сих пор ей как-то не приходило в голову смотреть на роман с такой точки зрения. А во-вторых, в Катином голосе ей послышалось что-то не то — вроде бы она и задиралась, как обычно, а в то же время что-то тут было совсем необычное, слишком серьезное, совсем на нее непохожее…
— В каком смысле — неправда? Ты о чем? — с некоторой опаской переспросила Аня.
— А вот в таком! В самом прямом! — азартно воскликнула Катя. — Тоже мне — «реалист», «все, как в жизни»! «Психолог», блин! Да тут вранье — в самой сути, в самом сюжете!
— Да что за вранье-то? — в недоумении воскликнула Аня. Катина горячность поразила ее еще больше, чем сама постановка вопроса. До сих пор она склонна была думать, что Катя эту книгу вообще не читала.
— Вранье в том, — заявила Катя неожиданно спокойно и веско, — что все стоящие мужики крутятся вокруг Аглаи, то есть вокруг скромной девицы, целки, извиняюсь за выражение. А на самом деле они все должны крутиться вокруг Настасьи Филипповны, то есть бляди.
Аня аж задохнулась от такой постановки вопроса — от удивления, от возмущения, от того, что — надо же ляпнуть такую глупость! пошлость такую! — и еще от чего-то, чего словами не передать.
— Ты ничего не понимаешь, Катя, — сказала она в конце концов, стараясь говорить спокойно, убедительно и как можно более равнодушно. — Там совсем не о том речь… — И запнулась в растерянности. Ну что, в самом деле, про евангельский подтекст ей объяснять?
— А я тебе говорю — о том! Именно что о том! — крикнула Катя и даже топнула ногой.
— Ну хорошо, — проговорила Аня, нарочно медленно и тихо, изо всех сил стараясь не заразиться Катиным азартом. — Ну хорошо, оставляя в стороне все прочее… Ты хоть понимаешь, что время было другое, другие нормы, другие понятия?..
— Я-то, допустим, понимаю! А вот ты мне скажи: про что он, по-твоему, писал — про свое время или про вообще?
— Как тебе сказать… — Аня замялась. — Это вообще неправильная постановка вопроса…
Все это было совершенно не про то и не так, какая-то сдвинутая логика, и вообще — нелепо, и надо было этот идиотский разговор прекратить как можно скорее, но Катя не отвязывалась, не хотела успокаиваться.
— То-то! Не знаешь, что сказать? Запуталась? А потому что — неправда! Все не так!