Жили-были на войне
Шрифт:
Вспомнив, что оставил возле ульев свой автомат, Круглый вернулся в тот самый момент, когда Талипов беспомощно валялся на земле, теряя сознание. Круглый не случайно был ординарцем комбата – сообразительности и решительности ему хватало. Он тут же схватил брошенную Мусой шашку и зажег ее. Бегая с дымящейся шашкой вокруг несчастного Талипова, он отогнал пчел и, взвалив на спину окончательно потерявшего сознание, распухшего от пчелиных укусов Талипова, притащил его прямо в санчасть.
Две недели приходил в себя маленький Талипов. Анна Михайловна, наш батальонный врач, посмеиваясь, говорила, что, если бы у Мусы голова была побольше, ему бы
Однако не это едва не окончившееся трагически происшествие вспоминается мне прежде всего, когда я думаю о Талипове. Прославился Талипов другим приключением, уже в Германии, в самом конце войны.
Мы стояли в городе Риза. Строили мост через Эльбу, по которому войска маршала Жукова были впоследствии переброшены в Судеты и вышли к восставшей Праге. У меня сохранилась фотография – недостроенный деревянный мост, на нем группа офицеров во главе с командиром батальона, а чуть в стороне – несколько солдат, в том числе и Талипов. К сожалению – спиной к аппарату, видны только его узенькие плечи и автомат, немногим меньше его самого.
Разглядывая пожелтевший снимок полувековой давности, я иногда думаю: сколько времени отделяет момент, запечатленный фотокамерой, от того, когда талиповский автомат заставил молодую немецкую фрау скинуть шелковый халат с диковинными птицами и покорно лечь на диван, в ожидании, когда маленький азиат сделает с ней то, что предсказывал Геббельс, и на что этот самый азиат, по ее мнению, имел право как победитель.
Говорят, что африканские бушмены отличаются от всех прочих мужчин других рас и национальностей тем, что от самого рождения до последнего мгновения жизни их первичный половой признак занимает исключительно вертикальное положение. Может быть, так оно и есть. Но в ту весну сорок пятого года первичный половой признак наших солдат нисколько не уступал бушменскому.
Это обстоятельство вызывалось множеством разных причин, в том числе чувством безнаказанности, долгим воздержанием, верой в извечные права победителей и конечно же – весной. Впрочем, солдаты частенько встречали такое отсутствие сопротивления, что его можно было по ошибке принять и за искреннюю готовность служить победителям по мере слабых женских сил.
Случалась и любовь. Гораздо чаще, чем это может показаться. Война – это война, первичные и вторичные признаки существовали всегда, а любовь, как известно, ни с какими обстоятельствами не считается. Но на этот раз речь пойдет не о любви, а об изнасиловании, одном из самых удивительных в истории освобождения Германии от гитлеровского гнета.
Талипов, как я подозреваю, никогда до этого случая с женщинами дела не имел. То есть наверняка не имел, так как подробности, о которых откровенно поведала фрау Шметерлинг, не оставляли никакого сомнения, что мужской опыт Талипова до попытки изнасиловать фрау Шметерлинг равнялся нулю.
Надо сказать, что все офицеры, да и сержанты, жили в Ризе по квартирам. Пустых квартир было более чем достаточно, и многие часто перебирались в более удобные и роскошные. А потому на строительстве моста нередко не хватало то одного, то другого солдата, занятого поиском подходящей квартиры для кого-нибудь из офицеров. Конечно, такие поиски предоставляли солдатам неисчерпаемые возможности отвлечься и развлечься.
Впрочем, работников на мосту всегда хватало – работали сами немцы, которых с утра отправляли на мост, условно говоря, тамошние власти. И достаточно было, чтобы на строительстве присутствовали два-три офицера, несколько сержантов и десятка два солдат, чтобы работа шла полным ходом.
Солдаты бродили по городу, однако жалоб на них не поступало. И вовсе не потому, что они не совершали ничего противозаконного, а по той простой причине, что жители Ризы не вполне понимали, какой поступок русского солдата законен, а какой подлежит наказанию.
Талипов тоже шатался по городу и в своих скитаниях забрел на третий этаж огромного дома с высокими резными дверями, с гулкой, украшенной статуями и цветными стеклами в окнах, лестницей. Он постоял на широкой, выложенной цветными плитками площадке и постучал в дверь.
Открыла молодая полная женщина в розовом шелковом халатике, с металлическими бигудями на голове. Она удивленно посмотрела на маленького азиата и сказала что-то, чего Талипов, естественно, понять не мог.
А сказала она, что солдату сюда входить не следует, поскольку у нее живет важный русский офицер.
Талипов ткнул ее автоматом в живот и скомандовал:
– Проходи, живей, ну!
Слов этих фрау Шметерлинг, естественно, не поняла, но жест был настолько красноречив, что фрау Шметерлинг попятилась, то есть сделала именно то, чего требовал ужасный азиат с автоматом.
Тут, очевидно от неопытности и нетерпения, Талипов допустил серьезную оплошность. Он не запер дверей, а, по-прежнему тыча автоматом фрау в живот, повторял: проходи, проходи, проходи!..
Фрау Шметерлинг, пятясь, все еще делала попытки объяснить господину солдату, что ему не следует поступать так, потому что в ее квартире живет важный политический офицер и она находится, в некотором смысле, под его опекой и покровительством. Господин солдат не только не понимал, но и не слушал ее объяснения, иначе слово “офицер”, звучащее одинаково и по-русски, и по-немецки, насторожило бы его. Но ему мешал его первичный половой признак, находившийся в самом бушменском состоянии. К тому же шелковый халатик фрау был недостаточно широк, и, как она ни запахивала его, понимая, что не следует привлекать к себе дополнительного внимания, он все-таки непрерывно распахивался в самом неподходящем месте, делая бушменское состояние Талипова еще более бушменским.
Когда они оказались наконец в комнате, где стоял невиданной высоты шкаф со сверкающей через стеклянные створки посудой, тяжелый черный обеденный стол, окруженный стульями с такими высокими спинками, что Талипов в сравнении с ними был просто карликом, и самое главное – колоссальный, обитый красной кожей диван, Талипов крикнул женщине внезапно охрипшим голосом: “Раздевайся!”
И опять-таки не столько само слово, сколько выпученные от напряжения глаза Талипова и судорога, пробегавшая по его крохотному личику, делали понятным фрау Шметерлинг это требование.
Когда она пересказывала нам эту часть истории, в ее глазах мелькнула едва заметная усмешка – наверно, в тот момент она сравнила тщедушную фигурку Талипова со своей, довольно крупной, фигурой. Но перед ней как-никак торчало дуло автомата, а автомат держал не какой-нибудь европеец, а дикий азиат, монгол, которому ничего не стоило выстрелить и убить ее. Смерти она, естественно, боялась не меньше Талипова, а потому покорно сбросила халатик и, не отрывая глаз от автомата, стащила с себя комбинацию и тонкие шелковые, достаточно широкие трусики.