Жирная, грязная и продажная
Шрифт:
Витте начал было размусоливать свои теории о возможности займов на берегах Сены или Темзы, говоря, что выручить шаха необходимо, но только в том случае, если Россию выручат займами французы или англичане.
— Одной рукой брать, чтобы другой давать, — без выражения произнес император. — Не ручаюсь за Париж, но Англия сейчас имеет неприятности с бурами в Трансваале, и вряд ли она в нынешнем положении станет делиться с нами…
Далее Николай II сообщил, что новый шах уже сместил Амин-Султана, давнего сторонника русской ориентации, и стал выдвигать в министры Насср-эль-Мулька, известного англофила.
— Но
Кажется, Мозаффер-паша затем и выдвигал отъявленных англофилов, чтобы задобрить Лондон, из банков которого он желал выклянчить ни много ни мало — всего-то 25 миллионов. Но дельцы Сити дураками никогда не были и не дали шаху ни цента, ибо Уайтхолл еще не знал, какой ориентации будет придерживаться Мозаффер в дальнейшем — лондонской или петербургской. Русского императора (а заодно и шаха персидского) выручил из нужды бакинский керосин. Как раз в это время ожидался визит в Петербург немецкого кайзера. Германия, в избытке богатая углем Рура, своей нефти не имела, закупая керосин в России, теперь она поглощала и цистерны с мазутом, необходимые для двигателей…
Летом 1897 года Вильгельм II навестил русского «кузена», остановившись со свитою во дворце Петергофа. По случаю его приезда состоялся парадный обед, на который был приглашен и министр финансов. Между кайзером и Витте состоялся разговор, причем Вильгельм II сначала пропел дифирамбы Витте, говоря, какой он умный государственный деятель.
— Догадываюсь, что вам без помощи моего Мендельсона все равно не обойтись, и мне, верному другу России, хотелось бы закрепить финансовые дела существенным актом…
С этими словами Витте был вручен прусский орден Черного Орла, о коем Сергей Юльевич не смел и мечтать.
— Такие ордена, — объяснил кайзер, — жалуются только коронованным особам, но для вас я делаю приятное исключение. Надеюсь, мы совместно удалим из Германии американцев, чтобы в каждой немецкой семье шумел примус и светила лампа, заправляемая керосином от Нобеля…
Да, берлинская биржа расщедрилась, и займом в Германии царь мог поделиться с Мозаффером, чтобы волки были сыты и овцы целы. Керосин сыграл свою роль во внешней политике, ибо в рейхстаге — как раз в эти годы! — бушевали страсти, депутаты требовали положить конец монополии «Стандард ойл», настаивали на том, чтобы закупать только русскую нефть… Не керосин, как говорил кайзер, а именно нефть!
Витте повидался с Нобелем. Он сказал, что заем в Берлине вызвал большое недовольство во Франции, ибо финансовая зависимость России от Германии, конечно, таила некоторую угрозу для русско-французского содружества, ибо эвентуальным противником России является все-таки Германия.
— Теперь, — говорил Витте, — на Рю-Лафит меня попрекают в легкомысленной поспешности, с какой я добыл этот заем. Вполне понимаю причины гнева Альфонса Ротшильда, ибо он, ссылаясь на пример вашего нефтяного флота, желал бы и сам иметь свои танкеры на Каспийском море…
— А вы? — резко перебил его Нобель.
— Ротштейн, конечно, советует уступить Ротшильдам, но я не желаю их появления на Каспии, чтобы Париж оказался более уступчив в размещении русских займов. Наконец, — договорил Витте, — я, кажется, понимаю подоплеку награждения меня орденом Черного Орла… Рейхстаг настаивает на том, чтобы Германия закупала у нас сырую нефть, и германский император старался заранее меня задобрить в этом вопросе.
«Сырье!» Нобель в таких вопросах был гораздо умнее Витте, и он сразу понял, чем эти дебаты в рейхстаге опасны для русской нефтепромышленности. Возможности немецкой химии, передовой в мире, Эммануилу Людвиговичу были достаточно известны; и он растолковал министру финансов то, о чем он сам, кажется, еще не догадался:
— Настаивая на закупке в России нефтяного дистиллята, — сказал он, — немцы, по сути дела, объявляют войну нашим керосину и мазуту. В этом случае, получив доступ к сырой нефти, они сами будут получать свой керосин и свой мазут, и тогда к борьбе против Рокфеллера мы получим второй экономический фронт… в Германии!
Любезность кайзера теперь выглядела провокацией.
— Вы не ошибаетесь? — спросил Витте у Нобеля.
— Надо же знать немцев…
— Что же вы посоветуете?
Нобель встал, показывая, что разговор закончен:
— Советовать я не могу, для советов у вас существует Ротштейн… Но вы не удивляйтесь, если вскоре Европа наполнится зловещими слухами, будто моя фирма согласна на тесное сотрудничество с рокфеллеровской «Стандард ойл».
— Возможно ли такое?
— Да! И в этом случае топливный и керосиновый рынок Германии будет зажат между двумя мощными непобедимыми фронтами — американским керосином и русским мазутом! Имею честь откланяться…
Мозаффер-шах, конечно, проиграл кое-что в Лондоне, зато он кое-что выиграл в Петербурге, где ему «отсыпали» немалую толику для путешествия по Европе. Посетив всемирную парижскую выставку, шах здорово «прибарахлился», накупив себе массу всякой ерунды, которая утешала и развлекала «этого стареющего ребенка»: барабанные револьверы и пианоллу, мебельные серванты и даже искусственные цветы из воска. Конечно, Мозаффер-шах, проездом через Россию, был поражен пышностью русского двора, а изобилие товаров в магазинах Петербурга просто ошеломило его, увеличив в нем склонность к транжирству, а заодно и усилив в шахе доверие к неограниченным щедротам богатой страны…
Между тем, в мире шла потаенная, внешне незримая для обывателей война за источники нефти и за рынки сбыта ее продуктов. И при дворе турецкого султана Абдул-Гамида во время очередного «селямлика» (?) он поманил пальцем к себе носатого армянина, состоявшего в его свите, который умудрялся уцелеть при любой «армяно-турецкой резне»:
— Гюльбенкян! — сказал султан. — Объясни ты мне, старому и глупому, что там эти гяуры так усердно возятся с нефтью, как будто в мире нет дела поинтереснее?
Ответ Гюльбенкяна сохранился для нашей истории:
— Ваше величество, не утруждайте себя мыслями об этом ужасном напитке для услаждения ламп, примусов и пароходов. Все охотники до нефти подобны мартовским кошкам Стамбула, они издают ужасные вопли, и при этом никогда не понять, — то ли они дерутся, то ли занимаются насущной любовью…
Если мой читатель не забыл Генри Детердинга, то прошу запомнить и этого армянина Гюльбенкяна — эти люди еще не раз встретятся на нашем пути.