Житейские воззрения кота Мурра. Повести и рассказы
Шрифт:
С этими обитателями зоологического сада сталкивает Гофман своего любимого героя, скитальца и мученика, неизлечимого романтика Иоганнеса Крейслера, который в конце концов, по замыслу автора, должен был кончить свои дни в сумасшедшем доме. Но роман не был завершен: он навлек на Гофмана подозрение в политической неблагонадежности, и писатель предпочел оборвать повествование, сообщив в послесловии ко второму тому о преждевременной кончине «умного, образованного, философического и поэтического» кота Мурра.
Гофман с одинаковой решительностью критикует как дворянство, так и буржуазию. Он остается верным до конца мысли о том, что те, кто не обладает ни привилегиями, которые можно превратить в золото, ни золотом, за которое можно купить привилегии, должны сохранить независимость
Обращаясь к прошлому, Гофман, в отличие от реакционных романтиков, отнюдь не призывает к его возрождению. Он говорит о прошлом своего сословия с элегической грустью, с сожалением, но понимает, что ушедшее невозвратимо, что история не идет вспять. Он, неутомимо создававший образы маленьких, безвольных, мятущихся людей своего времени, втайне мечтал о здоровом, независимом, гордом человеке. Он находит такого человека в бочаре Мартине, лучшем мастере имперского города Нюрнберга и старшине почтенного цеха бочаров, в его подмастерьях, талантливых певцах и искусных бочарах Фридрихе и Рейнхольде, в плотниках Энгельбрехте и Вахте — этих последних «богатырях» ремесленного средневековья. В противовес своим пассивным, мечтательным, раздвоенным героям, в горький упрек и пример им, он старается вылепить образ человека деятельного, внутренне цельного и внешне прекрасного, человека, в котором «полнейшая гармония связывает все стороны физического и духовного организма в одно целое, так что получается общее впечатление полноты и чистоты, точно все слито в стройный музыкальный аккорд».
Свободные от двоемирия, от фантастики и иронии, новеллы о ремесленниках свидетельствуют о том, что Гофман сознательно шел от романтизма к реализму. Об этом говорит и новелла «Угловое окно» (1822), в которой он пытается теоретически осмыслить свой новый метод, основанный на принципе непосредственного наблюдения, обогащенного жизненным опытом, на вживании в натуру, на искусстве отбирать из явлений действительности самое характерное и с помощью фантазии воссоздавать целостный, обобщенный, типический образ.
Преждевременная смерть оборвала в самом начале это пусть неровное, с частыми возвратами к прежней, привычной манере, но многообещавшее движение Гофмана к реалистическому искусству.
В конце 1819 года, в связи с усилением деятельности студенческих союзов, Гофман был назначен членом правительственной комиссии по расследованию политических преступлений. «Высокое доверие» правительства и повышение по службе не только не обрадовало, но, наоборот, глубоко огорчило Гофмана. Отнюдь не сочувствуя так называемым «демагогам», он в то же время с резким осуждением относился к реакционной политике прусской монархии. Он смело и открыто протестовал против произвола и беззаконий, чинимых комиссией, и требовал, чтобы его освободили от тягостных обязанностей. В июле 1820 года, еще до выхода в свет первого тома «Кота Мурра», в котором он высмеял гонителей буршеншафтов, он предложил издателю новую сказку — «Повелитель блох». В запутанно-фантастическое остроумное повествование этой сказки он вплел обнаженно сатирическую историю о некоем советнике юстиции Кнаррпанти, в которой с жестоким сарказмом обличал юридическое крючкотворство председателя особой комиссии. О существовании этой сказки стало известно в министерстве юстиции, и немедленно последовал приказ о ее конфискации. Против автора было возбуждено судебное преследование. Тем временем тяжелая болезнь, которой давно страдал Гофман, стремительно развивалась и вскоре приковала его к постели,
Сейчас, когда полтора века отделяют нас от Гофмана и его времени, облик великого немецкого национального поэта ясно предстает нам во всей его сложности, во всем, что составляет его силу и его ограниченность. В его творчестве, едином в своей многогранности, встает причудливый, но во многом верный образ его эпохи, его народа, его самого. Он был связан с той эпохой в истории немецкой общественной мысли, которую позднее назвали «эстетической», когда решение всех больших вопросов искали в искусстве, в философии, а оружие критики еще не превратилось в критику оружием. Стоя на этой вышке, он не мог высказать полную истину. Он поставил больше вопросов, чем дал ответов, хотя о его сверкающем, щедром таланте можно сказать, что чем больше он давал, тем больше у него оставалось. Он не дописал свою колоссальную фреску, но все в ней, что было согрето искренним чувством скорби о страдающем человеке, ненавистью к врагам свободы, красоты и правды, сияет и до сих пор удивительным светом и волнует сердца и умы людей.
И. Миримский
ЖИТЕЙСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ КОТА МУРРА
вкупе с фрагментами биографии капельмейстера Иоганнеса Крейслера, случайно уцелевшими в макулатурных листах
Перевод Д. Каравкиной и В. Гриба под редакцией В. Розанова и Т. Лурье-Гриб.
Стихи в переводе Ирины Снеговой.
Ни одна книга не нуждается в предисловии более, нежели эта, ибо, не разъясни мы, вследствие каких причудливых обстоятельств удалось ей увидеть свет, она могла бы показаться читателю бессмысленной мешаниной.
А потому издатель покорнейше просит благосклонного читателя этим предисловием отнюдь не пренебрегать.
Названный издатель имеет друга, в коем он души не чает и коего знает, как самого себя. Так вот, этот друг обратился к нему однажды со следующей речью: «Ты, милейший, напечатал уже не одну книгу и имеешь знакомство среди издателей, тебе ничего не стоит зайти к кому-либо из сих достойнейших господ и порекомендовать ему сочинение некоего молодого автора, одаренного блестящим талантом и прекраснейшими способностями. Похлопочи за него, он этого вполне заслуживает».
9
Э.-Т.-А. Гофмана. — Ред.
Издатель пообещал сделать для собрата-писателя все, что в его силах. Правда, он был несколько озадачен, когда друг признался ему, что сочинитель рукописи — кот по кличке Мурр и что в ней он излагает свои житейские воззрения; но слово было дано, и так как начало сочинения показалось ему написанным довольно гладким слогом, он сунул рукопись в карман и направился к господину Дюмлеру на Унтер-ден-Линден с предложением издать кошачий опус.
Господин Дюмлер заметил, что среди его авторов еще не бывало котов и он не слыхивал, чтобы кто-нибудь из его уважаемых коллег якшался с подобными сочинителями, но все-таки готов попытать счастья.
Книга пошла в печать, и к издателю стали поступать первые корректурные листы. Каков же был его ужас, когда он обнаружил, что повесть Мурра то и дело перемежается вставками из совершенно другой книги — биографии капельмейстера Иоганнеса Крейслера {1} .
Что же выяснилось после тщательного расследования и розыска? Оказывается, когда кот Мурр излагал на бумаге свои житейские взгляды, он, нисколько не обинуясь, рвал на части уже напечатанную книгу из библиотеки своего хозяина и в простоте душевной употреблял листы из нее частью для прокладки, частью для просушки страниц. Эти листы остались в рукописи, и их по небрежности тоже напечатали, как принадлежащие к повести кота Мурра!