Житие Одинокова
Шрифт:
— Не все храмы закрыты, — заметил следователь. — Я ехал сюда, видел: служба идёт.
— Ага! — торжествовал Кирьян. — Он хотел обмануть товарища Сталина!
— Я москвич, — усмехнулся Василий. — Мне известно, чего и сколько закрыли. Тогда я радовался, а теперь жалею.
— Он жалеет! Жалеет он! — скалился Кирьян. — Сначала нёс чушь о какой-то духовности, а оказывается, не одобряет политику партии и правительства! Сносили убежище врага, храмы эти чёртовы, и мы теперь видим, что правильно сносили: попы приветствуют немцев, — и он снова потряс брошюркой. — А он жалеет!
—
— Ага! Ага! Местоблу… блю… стителей читаем! А? Товарищ следователь?
— …в армии есть верующие, — продолжал Василий, — их много, они дерутся с антихристом не хуже атеистов. И нечего их всех во враги записывать.
— Кто? Скажи, кто у нас верующие, а эти разговоры — «их много, их много», они никого не убеждают. Сколько? Кто конкретно? Давай перечисляй.
— С какой стати?
Василий не считал, что верующих его батальона нужно называть этому неприятному типу. Вера — дело личное, учёту в особом отделе не подлежащее.
— Как же тебя приняли в партию, если ты верующий? — бесновался Кирьян. — А кстати, смешно! Ха-ха-ха! Христос ваш что приказал? «Не лги», а тебе это не помешало обмануть товарищей, которые рекомендовали тебя в ряды ВКП(б). Скрыл подлинную личину. А теперь из партии вылетишь, как миленький. Я тебя…
— Товарищ майор, — наконец вмешался следователь, — вы передали Одинокова в органы военной прокуратуры?
— Передали. И я думаю…
— Знаете что: передали, так передали. О чём вы думаете, изложите мне письменно. Положите на стол вещественное доказательство и идите. Мне работать надо, мне к вечеру в Гжатск возвращаться.
— Тогда я умываю руки, — отрубил дивизионный особист и ушёл.
Следователь — спокойно, без напряга и угроз — поинтересовался, какова сила его, Одинокова, веры.
Василий задумался.
— Вообще не знаю, верующий я или нет, — сказал он. — Когда принимали в ряды, о Боге не думал. Это позже пришло, а так — нет. И о чём я пишу Сталину, вы же читали. Если люди верят, то их чувства следует уважать. Почему коммунист не может уважать чувства людей?! Я не понимаю.
Следователь качал головой, постукивая карандашом по столешнице. Потом произнёс, печально глядя в окно:
— Удивительно невежественный человек этот Кирьян. «Не лги» — завет скрижалей Моисеевых. Иисус наш Христос ничего подобного не приказывал, — перевёл взгляд на Василия. — А с колодцем вы неправы, Одиноков. Раз в местности нет годной для питья воды, вы должны были настаивать, чтобы воду подвозили. Это не большая проблема. А вот идти на сговор с врагом, даже якобы из благородных целей, было никак нельзя. Оформляю ваше дело в трибунал.
Рано утречком, позавтракав, Василий, завернувшись в фуфайку, лежал на шинели, покрывавшей мёрзлое сено. От ветра его закрывала полуразрушенная кирпичная стена.
Штрафной батальон оказался не таким ужасным, каким представал в россказнях тех людей, с которыми Василий познакомился за
Подошёл его новый дружок, бывший капитан Саша Смирнов.
— Одиноков! Я тебе чай принёс. Будешь?
— Ясное дело, буду, — Василий опёрся на локоть, сел. Подсунул под руку автомат ППШ. С оружием у них было хорошо. У каждого бойца есть автомат, и не ППД, а ППШ. Выдали новые симоновские противотанковые ружья. Одевают и кормят от пуза.
Батальон их состоял из штаба, трёх стрелковых рот, роты автоматчиков, пулемётной, миномётной и роты противотанковых ружей, а также взводов комендантского, хозяйственного и связи. Был в батальоне и представитель Особого отдела «СМЕРШ», и медико-санитарный взвод с батальонным медпунктом.
Службу здесь несли постоянный и переменный личный состав. Переменный — это как раз они, наказанные, штрафники. А постоянный состав — это офицеры штаба, командиры рот, взводов, их заместители по политчасти, старшины подразделений, начальники артиллерийского, вещевого, продовольственного снабжения, финансового довольствия и другие. «Исправляться» здесь Василию предстояло три месяца, но за геройство могут сроки сократить, и — обратно в прежнюю часть, с прежним званием.
Был вечер, уже поужинали. Василий с Сашей пили чай. Немного в сторонке тихонько беседовали два красноармейца, оба — полковники. Один сюда угодил за дуэль, другой — за оставление позиций без приказа. Есть такое неписаное правило: «В тюрьме и бане без чинов», и в их батальоне оно соблюдалось, но эти двое никак не могли смириться со своим новым положением, обособлялись.
Василий прислушался. Оказывается, один из них, дуэлянт, покуривая, рассказывал другому о декабристах.
— …Через три года вышла поблажка. Бестужева-Марлинского перевели из Якутии на Кавказ, но, конечно, не штабс-капитаном, а рядовым. Потом стал унтером. Питался в офицерской столовой, на это нарушение закрывали глаза. И вот был случай…
— Он уже публиковался?
— Да, его книги печатали… Вот… Прибыл туда молодой поручик. Пришёл в столовую, взял еды и носится с подносом по залу — все столики заняты. Вдруг видит — в уголку сидит нижний чин. Почти старик, но младше по званию!
— Уже смешно.
— Встаёт он перед этим столиком, ждёт. Марлинский ест. Терпел поручик, терпел, потом как рявкнет: «Вы знаете, чем отличается человек от скотины?», имея в виду субординацию. Чтоб тот ему место уступил. А Марлинский обгладывает куриное крылышко и спокойно ему отвечает: «Знаю. Человек ест сидя, а скотина стоя».
Пришёл старшина с большим тюком, за ним ещё с десяток бойцов с мешками, и ротный, полковник Рытов.
Рытов бросил на ходу:
— Бойцы! Мы всё принесли. Давайте за дело.