Живая душа
Шрифт:
Скоро вместе с другими стаями Белогрудый начал осваивать низкие и высокие полеты, секреты построения в цепочки и треугольники, команды вожаков, одновременно подробно запоминая ориентиры тундровых просторов. В нелегких этих учениях истаивало короткое полярное лето, креп и набирался сил Белогрудый…
Темнее и холоднее становились ночи. Тундра окрашивалась густым багрянцем. Трава грубела и жухла. На узкой косе между двумя озерами гуси плотно сдвигались в чутком ночном сне. Молодые занимали середину, а по краям тянулись ряды старых опытных птиц.
Белогрудый не любил тесноту и всегда старался держаться поближе к краю, и обязательно с подветренной стороны.
Ночь была особенно холодной. Белогрудый глубоко поджимал лапы, прятал клюв между крыльями, но все равно чувствовал озноб. Плотная темень и морозная тишина сковали тундру, лишили ее живого дыхания. Даже гуси-говоруны помалкивали в тревожном оцепенении.
На рассвете, когда заблестело от дальнего света озеро, птицы стали медленно двигаться к воде. Но их тела не погрузились в привычную и приятную стихию, а клювы натолкнулись на неподатливую твердь. Только старые гуси топтались в тревожных хлопотах на своих сторожевых местах, гогоча перед дальним полетом.
Низкое солнце поднялось лениво, тускло, и тундра засветилась под теплыми его лучами, чуть-чуть повеселела. Проголодавшиеся за ночь гуси стали кормиться, щипля холодную от инея траву и глотая ее вместе с изморозью. Тревожное волнение охватило всех птиц, и беспрерывный гогот висел над застывшими озерами.
Белогрудый почувствовал беспокойство сразу, как только уловил слабые отсветы далекого рассвета, но не мог понять его и еще больше возбуждался, махал крыльями и кричал, вторя стаям, бестолково, неопределенно.
И вот станица [65] за станицей начали подниматься гуси с родных застывших озер и уходить в сторону солнца.
Белогрудый прибился к одной из стай. Ему даже место уступили посредине строя, как гостю и сильному гусаку, способному потянуть за собой в полете более слабых перволетков.
Широко и глубоко открылась перед птицами тундра, вся в блестевших пятнах озер в золотисто-желтой оправе, в голубых жилках рек, в мутно-сиреневых далях, накрытых бирюзой небесного пласта. И далеко впереди, и сзади, и слева, и справа, и вверху, и внизу строчили в прозрачном пространстве гусиные стаи: большие и малые, узкие и широкие… И блаженство полета, и радость новизны охватили Белогрудого. Он закричал переливчато-длинно, и ему ответили, и неумолкаемый гусиный переклик висел над тихой осенней землей.
65
Станица – здесь: то же, что стая (устар.).
Наконец в дымке далей проступила безбрежная зеленая полоса, увеличиваясь и расширяясь с каждым часом. Гуси примолкли, но не замедлили полета, устремляясь все дальше и дальше на юг…
Солнце скатилось на зеленую стенку тайги, и гуси потянулись за ним, плавно снижаясь. В зачерневших лесах все больше вязалось друг к другу речных петель, шире белели оловянные пятна озер. Но стаи нацеливались на широкую пойму [66] реки, мощным поясом разрезавшую зеленое лесное море. Она, белесая, в островах, походила на их родную тундру.
66
П'oйма – часть речной долины, заливаемая водой при разливе.
Стая Белогрудого заняла небольшое круглое озерко, окаймленное кустарником, и, напившись и накупавшись, гуси потянулись к берегу, на траву, на кормовые места.
Тягуче и низко прогудел на реке теплоход, потом пророкотал мотором скоростной катер, потом еще какие-то звуки донеслись оттуда.
Белогрудый слушал их и тревожился: в сравнении с тундровой тишиной жизнь большой реки была непривычно шумной.
Пойма немела в надвигающихся сумерках, погружалась в чуткое оцепенение. На далеком яру густо зачернела тайга. Оттуда донесся глухой крик филина, непонятный Белогрудому, пугающий его. На озерке взыграла какая-то крупная рыбина, плеснув у берега волной, и гуси насторожились: опасность таилась и на ночном берегу, и на зачерневшей воде. Тесно и напряженно топтались птицы на узкой песчаной полосе, разделившей землю и воду.
Блестки звезд рассыпались по небу, излучая мерцающий холодный свет, и словно от него накатывалась на землю белая изморозь.
Утром вожак потянул стаю к реке. Белогрудый видел и другие стаи, в беспорядке летающие над поймой. Река открылась просторным разворотом плёса с темным бором по крутому берегу, лесистыми островами. Длинные косы желтовато-белого песка остро вклинивались в кудрявые ветки могучего течения, распарывая их на более мелкие струи. На многих отмелях лепились отдыхающие гуси.
Стая прошла над длинным серповидным островком и начала опускаться на широкую песчаную косу с одинокой парочкой гусей у кромки воды. Гуси закричали, разворачиваясь в плавном скольжении вниз, но ответа не поступило. Что-то изменилось на ровной поверхности косы. Вожак тревожно гaгакнул, стал торопливо набирать высоту. За ним ринулись остальные. Глухие выстрелы кинули вдогонку гусям крупную дробь. Она защелкала по тугим крыльям, а один первогодок качнулся и стал быстро снижаться. Белогрудый заметил темное пятно на его белесом брюшке и еще пуще заторопился.
Облетев ряд островов, стая спустилась на одну из узких кос, почти в середине реки. Белогрудый с удовольствием стал глотать твердые, заметные среди песка камешки: с их помощью грубый корм перетирается быстрее.
Река мощно несла большую воду, крутила по ней воронки, кружевные разводья мелких волн. Далеко от облюбованного озерка гуси заметили подозрительный предмет и насторожились. Откуда-то доносились выстрелы. Покой перелетных птиц был разрушен. Их вожаки знали, что долгого отдыха в пойме не будет. Снова одна за одной уходили станицы гусей в голубеющее небо, снова перекликались, рассматривая с высоты полета открывающиеся дали.