Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3.
Шрифт:
После войны я неоднократно наведывался на Синявинские высоты и восхищался ими: да это же курорт! Действительно, чудесная возвышенность, украшенная деревьями и кустарниками, яблонями, сливами и вишнями. И все на виду — болота, недоброй памяти роща «Круглая», за которую так много пролито нашей крови, слева синью светится бесконечное море-озеро Ладога.
На этих-то высотах и находились немцы. И жаловались на свою горькую судьбу.
Наши — внизу, на треклятых Синявинских болотах.
Надо хотя бы час пробыть на них, чтобы понять и оценить великое мужество тех, кто жил и воевал здесь долгими месяцами. Все они были не просто героями, а легендарными, о которых слагали стихи и поэмы.
В марте 1943 года моряк, к этому времени ставший пехотинцем, Илья
Стихи эти мне были вдвойне дороги. Павла Шубина я хорошо знал, творчество его ценил, а строки, посвященные потрясающему поступку Ильи Шалунова, как бы иллюстрировали мой очерк о нем, напечатанный во «Фронтовой правде» — главной газете волховчан.
Всякий раз, приезжая к нам под Синявино из Неболчи, где размещалась редакция «Фронтовой правды», Павел заходил ко мне, а иногда и ночевал у нас в землянке. Знал я и о том, что вышел он из деревни Орловской губернии, в Питере работал слесарем, там и начал печататься. Понял: чтобы стать хорошим поэтом — надо учиться. Закончил филологический факультет популярного пединститута имени Герцена. А вскоре, в 1938 году, был принят в члены Союза писателей СССР.
Рассказчик он был превосходный. Случалось такое, что его повествование продолжалось с вечера до утра. Вспомнить ему было что: добровольцем вызвался в конную группу генерала Белова и носился на ретивом скакуне по тылам противника.
Многое повидал, много запомнил. Но больше всего был потрясен обстановкой под Синявином. «Читал о войне много, — делился он впечатлениями, — но видеть происходящее подо Мгой и Синявином — это уже на всю жизнь. Если кто-то и отважится написать об этом, так только тот, кто гнил в Синявинских болотах, где выдержал нечеловеческие муки».
Как-то он поведал и о своей сокровенной мечте: намерен написать не просто стихи, а песню Волховского фронта, взяв самый трагический участок: Мгу и Синявино. Откровенно сознался: еще не выстрадал эту песнь до конца.
На этот раз он пришел ко мне до крайности взволнованным.
— Знаешь, я, кажется, написал эту песню, — вполголоса сообщил он.
Но не стал читать сразу. Снял забрызганную торфянистой жижей плащ-палатку, стряхнул ее на улице, умылся и как будто просветлел. Чувствовалось, что Павел готовился к чтению своих стихов не как к ординарному событию, а как к чему-то очень важному и значительному. Взглянул на меня, спросил:
— Можно?
— Да, конечно! — нетерпеливо ответил я.
Он начал: медленно, внятно, подчеркивая интонацией то, что ему хотелось выделить особо.
Редко, друзья, нам встречаться приходится, Но уж когда довелось, Вспомним, что было, и выпьем, как водится, Как на Руси повелось! Выпьем за тех, кто неделями долгими В мерзлых лежал блиндажах, Бился на Ладоге, бился на Волхове, Не отступал ни на шаг. Выпьем за тех, кто командовал ротами, Кто умирал на снегу, Кто в Ленинград пробирался болотами, Горло ломая врагу. Будут навеки в преданьях прославлены Под пулеметной пургой Наши штыки на высотах Синявина, Наши полки подо Мгой.Такое мог написать только человек, повидавший бои, прочувствовавший их всем своим существом. Ротный командир! Да кто, как не он, выносил все тяготы любого сражения! Он был первым в атаке, но он желал и того, чтобы первыми были и все его подчиненные. И часто мертвым падал на почерневший от разрывов снег — рядом с солдатами. Сколько же их было, безымянных и прославленных ротных, так много сделавших для Победы!
Строки эти были написаны Павлом Шубиным в сорок втором году. До того момента, когда «наши штыки» появятся «на высотах Синявина», пройдет целый год: ведь даже после прорыва блокады Ленинграда в январе 1943 года Синявинские высоты все еще находились у немцев, их освободили лишь летом того года, а Мгу — в январе 1944-го, при снятии блокады и полном вызволении города из беды. Но поэт верил, что это произойдет…
Пусть вместе с нами семья ленинградская Рядом сидит у стола. Вспомним, как русская сила солдатская Немцев за Тихвин гнала! Вспомним и чокнемся кружками стоя мы — Братство друзей боевых, Выпьем за мужество павших героями, Выпьем за встречу живых!Что сказать поэту? Нужные слова не приходили в голову. Я обнял его как родного и близкого человека и с трудом проговорил:
— От души поздравляю, Павел, с новорожденной!
— Спасибо, — тоже с трудом ответил он.
В эти минуты я заметил, как его глаза, всегда такие радостные и веселые, заволокли слезы.
Певец блокадного Ленинграда
Кто внимательно следит за поэзией, связанной с трагической и героической обороной Ленинграда, безошибочно назовет автора этого выстраданного стихотворения. Да, конечно, это Юрий Воронов!
Творчество поэта-блокадника совершенно необычно: по нему, если поставить стихи в строгой последовательности, легко проследить военную биографию поэта, его жизнь, полную великих мук, тревог, но и законной гордости. И не случайно он просит не трогать память, такую для него дорогую и священную. А как это важно сейчас, когда делаются попытки принизить и омрачить нашу Великую Победу, перечеркнуть и замарать грязью подвиги миллионов: и бойцов на передовой, и мальчиков и девочек в блокадном городе на Неве, и страдальцев-тружеников в далеком тылу.